Центральная Европа (Центрально-Восточная, Средняя — о терминологическом разнообразии применительно к этому региону уже шла речь во введении) — не просто географическое понятие, но историческая и геополитическая реальность. Различия в культурном, хозяйственном и политическом развитии центральноевропейских народов, с одной стороны, и их западных и восточных соседей — с другой, наметились еще в позднем средневековье, но проявились в полной мере только в XV — начале XVII вв. Свою роль здесь сыграло множество факторов, подробный анализ которых не входит в число задач, поставленных перед собой автором этих строк. Отметим лишь некоторые такие факторы:

определившаяся еще на заре средневековья, в эпоху христианизации, принадлежность стран и народов региона к сфере духовно-религиозного, политического и культурного влияния западноевропейской цивилизации (влияние восточнохристианское, византийское, распространялось на Русь и Балканы);

турецкая экспансия, итогом которой явилось, с одной стороны, дальнейшее укрепление политических, культурных и духовных связей народов региона с остальной христианской Европой, а с другой — глубокий экономический и культурный упадок Центральной Европы, превративший ее в периферию западного мира, огромную пограничную полосу, живущую в постоянном страхе перед новым нашествием с юго-востока;

формирование российского государства — великой православной державы, перенявшей у Византии не только духовно-религиозную основу своей культуры, но и мессианскую имперскую идею, отделявшую Русь от западнохристианского мира, в том числе и от Центральной Европы;

наконец, концентрация власти в придунайской Европе в руках династии Габсбургов, создавшей политические и государственно-правовые рамки центральноевропейского региона (этот процесс был увенчан в начале XVIII в. принятием Прагматической санкции сословными собраниями всех габсбургских земель).

Сильнейший импульс укреплению этих рамок дала Тридцатилетняя война, в результате которой Габсбурги были вынуждены расстаться с мечтой об imperia universalis и сконцентрироваться на укреплении своей власти в наследственных землях, из причудливого нагромождения которых в XVII—XVIII вв. выкристаллизовалась дунайская монархия. Уровень хозяйственного, культурного и политического развития различных провинций монархии оставался неодинаковым до самого конца ее существования, менялись формы и методы государственного управления, медленно и тяжело шел процесс социальной модернизации — но само существование габсбургского государства создало ту «общность судьбы» его народов, которая до сих пор определяет их принадлежность к центральноевропейскому региону. «Родовыми чертами» Центральной Европы, которые появились в результате многолетнего совместного существования народов региона, можно считать, в частности, неравномерность экономического развития многих областей, возникшую как следствие разделения труда в рамках центральноевропейского рынка, который сформировался при Габсбургах; выдающуюся роль консервативных и традиционалистских течений в политико-идеологическом спектре стран региона (за исключением Чехословакии, стабильные демократии возникли в Центральной Европе только после крушения коммунизма); наконец, «коктейль культур», взаимопроникновение традиций, нравов и культурных дискурсов, возникшее в регионе еще в XVIII—XIX вв., т. е. в эпоху, когда культуры большинства европейских народов базировались на строго национальном фундаменте.

Ко всему перечисленному можно добавить также «а) хроническую роль аутсайдеров великих держав; б) острый дефицит жизненно важных для индустриального развития сырьевых ресурсов; в) основной театр военных действий в двух мировых войнах; г) водораздел основных ветвей христианской культуры — католической и православной; д) психологию исторического фатализма» (Левяш И. Средняя Европа: структуро и геополитический выбор // Политические исследования. 1995. Ns 1. С. 59). Замечу, что пункты «а», «д» и отчасти «в» появились только в XX столетии и стали прямым следствием распада дунайской монархии, которая, будучи в XIX—XX вв. единственной наднациональной великой державой, обеспечивала относительную безопасность региона. Оказавшись раздробленной, Центральная Европа неизбежно должна была стать и стала жертвой экспансии двух соседних великих держав — Германии и России. Вдобавок, как справедливо заметила бывший генеральный секретарь Совета Европы К.Лалюмьер, «пятьдесят лет стабильности и демократии на Западе дали возможность выйти за рамки модели государства-нации, в то время как на востоке [Европы] пятьдесят лет диктатуры... повернули самосознание... обратно к вопросам этнической и национальной идентичности» (Lalumiere С. The Council of Europe ’s Place in the New European Architecture//NATO Review. 1992. Vol. 40. No. 5. P. 8). Напрашивается, впрочем, небольшая поправка: не 50, а более 70 лет — поскольку межвоенный период был, несомненно, триумфом идеи «государства-нации» в Центральной Европе.

После 1989 г. маятник истории, похоже, качнулся в другую сторону. Хотя европейская интеграция — уравнение со многими неизвестными, ясно, что для Центральной Европы общая стратегическая цель, каковой с начала 90-х гг. является взаимодействие с западноевропейскими партнерами в рамках Европейского союза, означает и необходимость возобновления широкомасштабного регионального сотрудничества. Фактически такое сотрудничество возобновлено впервые со времен государства Габсбургов (если не считать вынужденной, навязанной советским «старшим братом» кооперации в рамках Варшавского договора и СЭВ). Механизмы взаимодействия созданы — можно вспомнить «вышеградскую четверку», Центральноевропейское экономическое совещание и другие региональные организации. Однако необходимость более тесных контактов между странами региона становится все более очевидной по мере того, как проходит эйфория первых посткоммунистических лет.

Центральная Европа понемногу учится более реально смотреть на вещи. К ее народам понемногу приходит понимание того, что единой Европы, о которой в последние годы столько сказано и написано, пока нет, и появится она не скоро. (Даже формальное вступление в ЕС первой группы центральноевропейских стран, намеченное на 2004 г., в этом отношении мало что изменит: как показывает опыт дунайской монархии, подлинного единства народов порой не удается достигнуть и за триста лет). То, что есть — пространство от Гибралтара до Екатеринбурга, разорванное на несколько неравных частей, и сшить из этих лоскутов одеяло — задача для очень искусного и терпеливого портного, в запасе у которого по меньшей мере целая историческая эпоха. Один из этих обрывков, пестрый, цветной, приятный на вид и ощупь, и есть Центральная Европа, имеющая ценность сама по себе, а не только как «прокладка» между Западом и Россией.

У жителей этой Хоббитании, как бы ни стремились они выглядеть «стопроцентными европейцами», до сих пор гораздо больше общего друг с другом, чем с западными и восточными соседями. Поэтому, наверное, лучший путь для них — оставаться самими собой, сохранив тот неброский уют и тепло, которыми наслаждаешься, нырнув из уличной осенней мороси в пражское, будапештское или загребское кафе, вдохнув запах кофе по-турецки и заказав рюмочку ледяной до густоты сливовицы. Сидишь, улыбаешься и подмигиваешь портрету старого императора на стене. Viribus unitis... В этом Габсбурги все-таки были правы.