Старик усмехнулся, припомнив растерянные лица своих генералов, увидевших результаты стрельбы. Он тогда не отказал себе в маленьком удовольствии, процитировав им строки из письма Петера, в которых тот, выставляя себя защитником христианской веры, уверял, что его войска, воюющие против турок, на треть вооружены именно такими винтовками. Но самое главное, заводы продолжают их выпускать в больших количествах, и через год семьдесят тысяч русских солдат получат новые фузеи.

Генералов чуть кондрашка не хватила прямо там, на месте, от таких известий. Защита христианских церквей дело хорошее, но угроза была явственной – интересно будет, брат Фридрих, посмотреть на твое воинство, когда по нему из скорострельных винтовок стрелять будут!

Рассыпался Петер в уверениях и «братской любви», мол, верит в то, что никогда более пруссаки и русские не сойдутся на поле брани, ибо ничего хорошего в войне между ними нет: соседи только выигрыш подсчитывают.

С последним утверждением Фридрих был полностью согласен, еще бы, сам в прошлую войну с цезарцами сцепился. Воевал, побеждал, да толку не было, все победы ушли, как вода в песок, зато от королевства куски откусывали добрые, до сих пор раны кровоточат!

Фридрих медленно прошелся по кабинету, и тут ему на память пришло давнее письмо милой Фике, что стала императрицей Екатериной Алексеевной. Она разъясняла смысл русских поговорок, и одна, по поводу кнута и пряника, ему хорошо запомнилась. Да! «Брат» Петер с самым любезным видом показал ему «кнут», пусть из-под полы, намеком, но показал. Отведать его королю не хотелось, сильно не желалось, но и Восточной Пруссии было до боли жалко.

– Пора нам попробовать «пряника»! Надеюсь, что с ним братец меня не обманет, с него станется! Византиец, а не немец!

Король тяжело вздохнул и снова уселся за стол читать полученные от императорской четы письма из Петербурга и Кишинева.

Фильконешти

Великий визирь Халиль-паша, полноватый осман, в растерзанном, когда-то богатом халате, с закопченной бородой и припорошенным сажей лицом, с нескрываемым ужасом взирал на свой лагерь, вернее, на то, что когда-то было лагерем для стотысячного турецкого войска.

Огромное дымящееся пепелище, забитое грудами убитых, затоптанных и сожженных заживо людей и лошадей, сейчас раскинулось перед его глазами, заполненными слезами невыносимой муки.

– Алла иль Алла, бисмалла Алла…

С сухих потрескавшихся губ визиря слетали еле слышимые молитвенные слова. Он обращался к Всевышнему с просьбой уберечь от адских стрел, что совсем недавно огненным ливнем низвергались с небес.

В ушах до сих пор стоял животный вой горящих людей и выворачивающее душу наизнанку ржание несчастных лошадей. И ничто не могло спасти от пламени, которое невозможно было залить водой, – оно еще ярче разгоралось. Халиль-паша понял, что в руки русских попал секрет знаменитого «греческого огня», который вот уже три века считался утраченным.

Турки могли устоять против любых воинов из плоти и крови, против любого оружия из стали, с усмешкой шли на пушки, но не против пламени, что пожирало их подобно аду. Удержать большую часть армии он не смог – правоверные начали разбегаться во все стороны, не желая более сражаться с русскими, настолько велик был страх перед невиданным оружием гяуров, что истребляло их просто немилосердно.

Визирь тяжело вздохнул – только сейчас он правильно оценил коварство русских. Османская и татарская конница попала в западню на левом фланге, вырваться из которой под картечным огнем доброй сотни орудий удалось лишь немногим сипахам. Татары, эти трусливые шакалы, бросили благородных османов и удрали через реку!

Аллах велик, и им воздалось за это предательство – на том берегу Кагула оказалась русская кавалерия с пушками, и тысячи крымских татар были безжалостно истреблены или утонули в мутной воде. Но все же большая часть из пятидесятитысячной орды прорвалась, уцелел и хан Каплан-Гирей. И ему вскоре, а в этом Халиль-паша был полностью уверен, придется дать скорый ответ перед султаном за трусость своих нукеров.

А потом были истреблены десять тысяч янычар, немногим из которых удалось добежать до русских каре. Это немыслимо! Русские фузеи стреляли втрое дальше турецких, невероятно точно и в пять раз быстрее. Пули сыпались градом, смерть выкашивала безжалостно – погиб и сераскир, и все паши орт, и их доблестные янычары.

Они не побежали от гяуров, и никто не сдался им в плен, потому что русские безжалостно истребляли всех, добивая даже раненых.

Визирь с пронзительной ясностью осознал – против такого оружия не устоит ни одна армия, будь она османской или любой из европейских. Войны не будет, русские просто устроят бойню! Об этом должны знать в Стамбуле, кто-то же должен вырваться из устроенной армии западни!

– В-У-Х!!!

Предрассветные сумерки вновь расчертили огненные стрелы, и живой огонь обрушился с неба. Турки взвыли и забегали по выжженной земле, вот только удрать было некуда. Со всех сторон гремели русские пушки и ружья, буквально выкашивая метавшихся, заставляя уцелевших забиваться в окопы в поисках спасения от неминуемой смерти.

– С рассветом они пойдут на штурм… – еле слышно прошептал визирь, спокойно ожидая несущуюся через небо огненную смерть. – И живые позавидуют мертвым…

Петропавловск

– Пойми, Иван Григорьевич, бриг у нас всего один, я не могу вам его передать! Потому прошу корабль не задерживать в Петровской крепости, а уже в конце августа отправить сюда на зимовку!

Наместник Дальнего Востока имперский советник Сойманов говорил тихо, но очень властно, несмотря на преклонные года, а может, и благодаря им. Шутка ли – семьдесят восемь лет прожил и какие времена видел!

Почти полвека тому назад отличился Федор Иванович в Персидском походе, был обласкан императором Петром Алексеевичем, в контр-адмиралы произведен. Карту моря Каспийского составил с лоциями, вдоль и поперек его прошел. Хорошее море, теплое, ласковое. На озеро похоже, только очень большое, с местными студеными морями, со штормами, что здесь свирепствуют, никакого сравнения нет. Там отдых, да и только, а здесь каждое плавание смертельно опасное, недаром моряки широт этих первым делом почитают помолиться и предать воле Господа свой живот, перед тем как выходить в море…

По злому навету царице грозной Анне Иоанновне схватили его, да и судили вместе с Артемием Волынским и другими, что супротив воли временщика Бирона пошли.

Уцелел Федор Иванович, хоть и пытали его, кнутом били да навечно в Сибирь сослали. Повезло – остальным ведь главы отсекли. Но недолго томился Сойманов – через два года на трон взошла дщерь Петрова Елизавета, и пошла его карьера опять в гору – в Охотске начал заправлять.

Через полтора десятка лет он стал Сибирским генерал-губернатором. Вроде и все – конец карьеры, в Москву на заслуженный отдых стал проситься, за шестьдесят лет перевалило. Но не тут-то было!

Письмо императора Петра Федоровича потрясло генерал-губернатора. Каждая строчка дышала таким участием к нему, и он не смог отказать царю в просьбе послужить на благо России, ибо сама тень того великого императора стояла тогда перед его глазами.