– Последний раз я видел отца, когда он крушил мне ребра. На сестре он, признаться, устал. И со мной был не очень точен: ребро сломалось и задело печень. Но я выжил. Хотя с тех пор лицо мое желто, как у китайца. Поверьте, мисс Дробот, в первые дни пребывания здесь они принимали меня за своего! Я дружу с китайцами.

Он отщипнул кусочек курицы и отправил в рот. Вставные челюсти его еле слышно заклацали. Он жевал так, словно совершал тяжелую работу. Редкие белые волосы на его желтой голове дрожали.

– Скажите, почему они вас и… нас не убили? Ведь это так просто. Содержать вас и прятать пятьдесят восемь лет! Зачем? Да и нас тоже…

Вольф дожевал, вытер губы салфеткой.

– Видите ли, мисс Дробот, когда человека убивают, а потом сжигают, от него все равно что-то остается. Пепел, например. И не только. Что-то посущественней пепла. Покидая наш мир не по своей воле, человек образует в нем дыру. Потому что его вырывают отсюда насильственно, как зуб. Это закон метафизики жизни. А дыра – заметная вещь, досточтимая мисс Дробот. Ее видно. Она долго зарастает. И ее чувствуют другие люди. Если же человек продолжает жить, он никакой дыры не оставляет. Поэтому спрятать человека гораздо проще и выгодней. С метафизической точки зрения, конечно.

Ольга задумалась. И поняла.

– Убивали пустышек, как они нас называют, только в России. В сталинское время, когда был Большой террор, и позже, когда террор был Маленький. Там Братство не опасалось за метафизические дыры после смерти отдельных личностей.

– Почему?

– Потому что Россия – это единая метафизическая дыра.

– Правда? Когда я там жила, я ее не заметила.

– И слава Богу!

– Почему?

– Если б вы ее заметили, мисс Дробот, у вас было бы совсем другое выражение лица. И поверьте, я не пригласил бы вас присесть за мой стол.

Ольга внимательно посмотрела на него. Рассмеялась и хлопнула в ладоши. Старик довольно захихикал.

– Ешьте, ешьте, мисс Дробот. Впереди долгая ночь.

Ольга принялась есть. Старик взял свою порцию желе и поставил на Ольгин поднос:

– И не спорьте!

Его рука и желе дрожали в такт.

– Danke, Herr Wolf, – сказала Ольга.

– О, пожалюйста! – произнес старик по-русски и рассмеялся, клацая челюстями.

Не торопясь Ольга съела половину своего обеда. Вытерла губы бумажной салфеткой и бросила ее в недоеденный суп.

– Осмелюсь спросить, кто вы по профессии, мисс Дробот?

– Менеджер. А вы? Ах, да… извините.

– Ваш вопрос вполне корректен. За время моего тюремного романа с Братством я сидел в семи местах. В четырех из них были очень приличные библиотеки. Благодаря им я освоил три профессии: переводчика с английского (я перевел для себя лично три романа Диккенса), картографа и – не поверите, мисс Дробот, – морского навигатора, то бишь лоцмана.

– Cool!

– Круто! Люблю это американское слово.

Старик тоже завершил свою трапезу.

– Скажите, а нас могут выпустить отсюда? Когда-нибудь? – спросила Ольга.

– Зачем? – Бесцветные брови старика изогнулись, желтые морщины побежали по большому лбу.

– Нас… не выпустят?

– Мисс Дробот, вы слишком молоды. Поэтому задаете такие вопросы.

Ольга подавленно замолчала.

– Успокойтесь. И перестаньте тешить себя иллюзиями. Наша с вами жизнь теперь делится на две части: первую и вторую. И от этого нам никуда не деться. Поэтому нужно постараться, чтобы вторая часть стала интересней первой. Это трудно. Но вполне возможно. У меня, например, это получилось. Да и, согласитесь, Братство сильно помогает нам в этом. Местные условия несравнимы с обычными тюрьмами. При всей беспощадности братья Света по отношению к нам, пустышкам, чрезвычайно гуманны. Они хорошо знают слабости и нужды мясных машин.

– Мясных машин? Это кто?

– Это мы с вами. – Старик приподнялся, взял свой поднос. – Так что выше голову, мисс Дробот.

Улыбнувшись, он побрел к окну приема использованной посуды. Поднос сильно трясся в его руках. Ольга осталась сидеть за столом. Слова старика заставили ее оцепенеть.

«Две жизни. До и после… – думала она, вращая пустой стакан с потеками апельсинового сока. – И что, теперь – навсегда? Шкуры скоблить? И ждать отбоя? На лоцмана учиться… Бред! Нет, это невозможно! Ни за что! Я лучше повешусь в туалете. А чего, после отбоя… Не пойду во «вратарскую». Родителей они угробили, Дэвид оказался козлом… Что меня держит? Ребенка не смогла родить. Дважды… Для чего живу? Для кого? Для попугая Фимы? Здесь и вообще – что меня держит? Чего терять? Лоцман, лоцман, куда теперь нам плыть?.. Baby, саn you find twice the way to fucking paradise? Я тоже не могу найти… Повешусь. Сегодня же. Ночью. Сто пудов, как говорит Петр…»

Она закрыла глаза.

Знакомая большая рука коснулась ее спины.

– Бьорн! – произнесла она, не открывая глаз.

– Почему русские так быстро моются и едят? – Бьорн навис над Ольгой колокольней, пахнущей дешевым шампунем и чистым бельем.

– Я вообще-то еврейка. – Ольга открыла глаза.

Лицо Бьорна было довольным. Щеки его порозовели после душа.

«Дико позитивный человек. – Ольга с завистью смотрела на него снизу вверх. – Просто ходячий комплекс полноценности. Здоровое питание в детстве… хорошие молочные продукты у них в Швеции…»

– Просто хотел с тобой пообедать, – честно признался он.

– Скажи, у тебя бывают депрессии? – Ольга встала, взяла свой поднос с остатками еды.

– Иногда бывают. – Он забрал у нее поднос. – Но я умею с ними бороться.

– Научи меня.

– Тут нет баскетбольной площадки. Только хоккейная! – Улыбнувшись ей, Бьорн размашисто зашагал с подносом.

Ольга двинулась следом.

– Интересно, здесь бывали бунты?

– Ты уже спрашивала. Нет, коллективных не было.

– Ты уже говорил… – нервно зевнула она. – Ну что, пошли?

– Мне еще поесть нужно.

Она сжала и разжала кулаки.

– Хочешь, будем вместе сегодня? – спросил он, замерев с подносом у окна приемника.

– Я не против… А в каком углу?

– Можно у нас, в шведском.

– Меня уже туда сегодня звали!

– А что, у нас крепкий круг. – Он поставил поднос в окно.

– Давай попробуем… – Ольга снова нервно зевнула, вздрогнула. – Я бледная?

Он наклонился:

– Слегка. Хочется?

– Нет! Совсем нет.

– Чем сейчас займешься?