Но есть и такие, как в нашем жанре, так и вне его, что утверждают: все эти разговоры об Искусстве с большой буквы, о духе времени – пустая болтовня, во всяком случае, на сегодняшний день. Они не согласны с утверждением, будто научная фантастика интересуется в первую очередь людьми – будь то хомо сапиенсы, выковывающие на кузнечном камне свою первую ракету, или мутанты XXI века, выковывающие свой первый XXL-ййрдлык, или роботы, пытающиеся создать свой профсоюз, или андроиды, отстаивающие право ходить без бирки производителя на заднице, или монокотилидонты-арктурианцы, предпринимающие жалкие попытки просочиться мимо земной иммиграционной службы, притворившись фасолью, – в общем, людьми любого рода-племени и их проблемами. Согласно их точке зрения, со всеми такими штучками, как индивидуальность, характер или переживания, нужно разделаться задолго до того, как начинается действие их рассказа или повести. Другими словами, есть еще те, для которых научная фантастика – демонстрационная площадка всякого рода замечательных гаджетов, инженерных выдумок, волей писателя материализованных и приведенных в действие. Эти ребята словно вылезли из пещеры прошлого и требуют от научной фантастики науки, науки, как можно больше науки.

Эта группа выступает Сциллой, противостоящей литературной Харибде. Обычному писателю-фантасту защититься от них почти нечем. Максимум, что он может ответить экзотам, оспаривающим художественную составляющую его работы, – это сослаться на многоголосый хор читателей; он может упереть руки в бока и напомнить зловредным эстетикам, что произведения, которые мы нынче считаем «высоким искусством», во времена их создания также принадлежали к массовой культуре, что флорентийцы толпами стекались поглазеть на изваяния Микеланджело, а античные греки истекали потом в очередях за билетом на последнюю пьесу Еврипида. Конечно, популярность у современников сама собой не гарантирует славы у будущих поколений, но в исторической перспективе ее достаточно, чтобы хоть немного, но утереть нос сегодняшним поборникам «серьезной литературы», популярность которой – если верить ее издателям – неуклонно падает. Однако же критик, небезуспешно обвиняющий писателя-фантаста в небрежном – или хуже того, в неточном – использовании науки в творчестве, сражает его нокаутом, не оставляя ему ничего, кроме как беспомощно бормотать чуть слышные извинения.

На то есть две причины. Первая – это боязнь того, что на научную фантастику налепят ярлык литературы «эскапистской», тогда как вторая – это обилие физики и химии в ранних научно-фантастических журналах, на которых взращены почти все современные писатели. Как следствие последнего, достаточно доказать, что писатель, ни разочка не покраснев, неправильно рассчитал орбитальную скорость или – не дай бог! – вообще перемещает своих героев на невозможной с точки зрения науки сверхсветовой скорости, чтобы заклеймить такой рассказ как совершенно порочный.

Однако подумайте сами.

Много лет назад Роберт Хайнлайн (между прочим, инженер, военный моряк) написал роман под названием «Там, за гранью», в котором описывается будущее, столь процветающее, столь изобильное, что в нем нет социальной проблемы важнее поиска способов занять и развлечь население. Потом Фредерик Пол и Сирил Корнблат, поднаторев в журналистике и рекламе, подарили нам «Торговцев космосом» – портрет мира, в котором экономическая прибыль уменьшилась настолько, что отдельную комнату могут позволить себе только самые богатые. Обе книги входят в число лучших произведений современной научной фантастики.

И «Дарю вам праздник» Уорда Мура, и «Камешек в небе» Айзека Азимова обращаются в поисках вдохновения к истории; первая книга вполне убедительно описывает нам Америку 1953 года, в которой победителями в Гражданской войне вышли южане, вторая – Землю далекого будущего, соотносящуюся с галактической цивилизацией примерно так же, как Иудея первого века до нашей эры соотносится с Римской империей. Обе эти книги также считаются лучшими в современной научной фантастике.

И заметьте, во всех этих книгах мелкие научные погрешности абсолютно не портят впечатления от чтения. Даже в описаниях каких-то технологических процессов, сплошь замешенных на науке, возможные неточности значат не больше, чем ляпы в исторических пьесах Шекспира. Разумеется, совсем уж очевидные ошибки могут раздражать читателя, и уважающий себя писатель сначала проверит все сомнительные моменты. Но названные произведения – как любая хорошая литература – повествуют в первую очередь о взаимоотношениях людей – личностей или общественных групп, так что никакие неточности в описании научных явлений не способны лишить их этого качества, равно как несколько дюжин ссылок на источники ничего не добавят к их статусу.

Что же до обвинения научной фантастики в эскапизме, обвинения, столь утвердившегося, что Флетчер Прэтт даже счел необходимым дать ему отповедь в статье, напечатанной в калифорнийском литературном журнале, – что ж, я полагаю, настало время всем нам, тем, кто читает эту новую литературу, и тем, кто ее пишет, признать, что этот аргумент (имеющий, кстати, весьма долгую историю) выдуман просто из зависти. Когда давным-давно, в восемнадцатом веке на прилавках начали появляться в большом количестве печатные романы, они немедленно подверглись нападкам авторов нравоучительных религиозных текстов, которые объявили их ни много ни мало кознями дьявола, отвлекающими читающую публику от текстов, которые ей надлежит потреблять ради спасения своих бессмертных душ. Аналогичная история имела место и раньше, когда средневековые мистерии начали сдавать свои позиции под натиском драмы Елизаветинской эпохи. В каждом историческом периоде окопавшаяся интеллектуальная элита пытается сохранить привилегированное положение, обвиняя новые и более популярные течения в чем-то подобном и опасном для общества. Однако, несмотря на все эти усилия, читатель, как говорится, голосует кошельком – где теперь вся эта нравоучительная литература, много ли ее покупают?

Словарь определяет эскапизм как «бегство от реальности». В этом смысле научную фантастику, имеющую дело с событиями, которые еще не произошли (или, как в романе Уорда Мура, событиями, которые в реальной истории не произошли вообще), с завидной регулярностью обвиняют в совращении молодежи и разложении общества в целом путем распространения огромного количества литературных опиатов.

Но почему люди вообще читают художественную литературу – любой ее жанр? Узнать больше о своей полной огорчений, несбывшихся надежд и неуверенности в завтрашнем дне жизни? Найти в аллегориях, обернутых в тонкую оболочку повествования, какие-то полезные житейские наставления? Думаю, нет.

Настоящий писатель – наследник сказителя Гомера и скандинавских скальдов. Да, он сменил лиру на пишущую машинку, и голос его многократно усилен печатным станком – но роль его и сегодня осталась той же, что и в стародавние времена, когда воины, вернувшись домой после нелегкого, полного сокрушения черепов и продырявливания доспехов ратного труда, усевшись в задымленном зале и, отрезав себе ломоть зажаренного целиком на вертеле кабана и пару раз сыто рыгнув, возвышали голос:

– Эй, парень – ну, ты, вонючка! Убери-ка руки от девки да спой нам песнь о том, как отважно бились мы в славном сражении неделю назад! Да постарайся петь поинтереснее, ибо сам знаешь, чего с тобой будет, если это выйдет не так!