Вино зажурчало, переливаясь из пузатого кувшина в серебряную чашу на витой длинной ножке. Черное вино. Терпкая кровь черного испанского винограда.

– Ты знаешь Максимина? – спросил Черепанов.

– Здесь, в придунайских провинциях, все знают Максимина. – Хозяин гостиницы присел на край ложа. – Император, да живет он вечно, ставит наместников с одобрения Сената, но их квесторы[92]отправляют в Рим совсем немного денег, потому что большую часть забирает Максимин.

– Ты не боишься говорить такое? – Черепанов пристально посмотрел на Парсия.

Тот усмехнулся в курчавую бороду.

– Об этом знают все, – сказал он.

– И император? – Черепанов поднес кратер к губам, отпил, заел фиником.

– Конечно. Август велел Максимину командовать легионами и охранять границы. Но это стоит денег. А денег у императора совсем мало. То немногое, что удается получить из провинций, Рим, – тут Парсий скривился брезгливо, – пожирает без остатка. Уж поверь тому, чей дед был либрарием[93]в войске самого Марка Аврелия[94]и сбежал из Рима, когда началась чума. Рим – это бездонная бочка Данаид. А войску нужны деньги. И, чтобы войско не явилось за деньгами в Рим, император высочайше позволил командующему Максимину самому изыскивать средства для прокормления солдат. И Сенат не возражал, потому что доходы с придунайских провинций были совсем невелики. Но когда за дело взялся Максимин, оказалось, что эти доходы можно существенно увеличить.

– И как же это ему удалось?

Хозяин гостиницы криво усмехнулся.

– Он выбрал трех самых жадных чиновников – и досыта накормил их серебром.

– И чиновники после этого стали честными? – хмыкнул Черепанов. – Не верю.

В мире, где Геннадий родился, не было более алчных и беспринципных существ, чем чиновники и политики. И он очень сомневался, что в этом мире дело обстоит иначе.

– Чтобы чиновники перестали красть и брать взятки только потому, что им отвалили большой куш? – Геннадий скептически поднял бровь. – Да они станут еще больше хапать!

– А ты не такой уж варвар, каким кажешься, – заметил Парсий. – Ты многое знаешь о цивилизации. – Он потянулся за чашей, из которой пил Плавт, плеснул на донышко: – Твое здоровье, рикс. Ты кое-что знаешь о чиновниках, но совсем не знаешь Максимина. Квесторы, которых накормил он, перестали брать взятки. Никто не сможет брать взятки, если в него влить четверть фунта расплавленного серебра.

– А как же закон? – осведомился подполковник. – Ведь это убийство.

– Разве? – Толстая физиономия римского трактирщика приобрела скептическое выражение. – Нашлось немало свидетелей, показавших, что эти чиновники покончили с собой. И даже оставили завещания. – Он плеснул себе еще немного вина и доверху наполнил кратер Черепанова. – В этих провинциях никто не станет свидетельствовать против Максимина. Не потому, что все мы – трусы, а потому что лучше Максимин, чем германцы. Намного лучше… – Тут он спохватился, с опаской глянул на Геннадия. – Я не хочу сказать плохого обо всех варварах, доблестный рикс! Но поблизости от границы…

– Я видел, как с вами обходятся варвары, – прервал его Черепанов, потянувшись за чашей. Чертовски приятное вино. И финики вкусные. Но были бы еще вкусней, если бы в них не пихали столько пряностей и сахара. – А ты неплохо осведомлен, Парсий, – заметил подполковник. – Откуда?

– Разные люди ездят по этой дороге, доблестный рикс. – Хозяин гостиницы лукаво усмехнулся. (Ну и пройдошливая у него рожа, однако!) – И те, у кого есть деньги, всегда останавливаются в моей гостинице. А когда человек выпьет много хорошего вина и отдохнет с хорошими девочками (а девочки у меня еще лучше, чем вино, зря ты от них отказываешься, доблестный рикс), то он становится разговорчив. Но ты не думай, будто Парсий – болтун. Парсий умеет хранить настоящие тайны. Хотя… – Он метнул на Черепанова хитрый взгляд.

И тут масляный светильник на столе мигнул и погас. Сразу стало темно. Только в квадратном отверстии потолка тлели белые искры звезд.

Черепанов приподнялся на ложе – и понял, что слабенькое римское вино все-таки взяло свое. Послушное прежде тело стало ленивым и расслабленным. Но это было приятно. За стеной женский голосок рассыпался смехом, к которому тут же присоединился мужской басовитый хохоток.

Но в самом атриуме были только Черепанов и Парсий. Да лохматая собака в дальнем углу, с хрупаньем обрабатывающая кость.

– Не хочет ли доблестный рикс Геннадий пройти в отведенную ему комнату? – вежливо осведомился Парсий.

– Пожалуй, – согласился Черепанов, не двигаясь с места.

Хозяин гостиницы негромко свистнул. Собака перестала грызть кость, а у ложа, словно по волшебству, возник раб. С лампой.

– Помоги господину, – велел Парсий.

– Да я сам… – попытался запротестовать Геннадий, поднимаясь. Но тут пол предательски качнулся, и летчик-космонавт Черепанов едва не ушел в пике. Однако раб ухватил его под мышки.

«Сколько же я выпил? – подумал Геннадий. – Литров десять минимум…»

Неудивительно, что его повело. Удивительно, что голова оставалась абсолютно трезвой и ясной.

Заботливый раб помог ему выйти во двор, потом они вместе взобрались по лестнице на второй этаж.

Там ждал Парсий.

– Твоя комната, доблестный рикс!

Широкая кровать с высоким изголовьем. Красное покрывало. Красная бахрома кистей. Квадратный низкий столик на кривых ножках. На нем – масляная лампа в форме черепахи и кувшин.

– Если доблестному риксу потребуется что-то – ему достаточно потянуть вот это. – Парсий указал на убегающий вниз шнурок. – Приятных снов!

Геннадий действительно слишком много выпил в тот вечер. Иначе наверняка проснулся бы, едва она вошла в комнату: сон у Черепанова был очень чуткий, хотя он и не утратил обретенного в курсантские годы умения засыпать в любых условиях: в очереди, на партсобрании, в самолете… Разумеется, если самолет пилотировал не он. При этом никакой посторонний шум Черепанову не мешал. Но от конкретного звука он просыпался мгновенно. Словно в спящем сознании бодрствовал некто фильтрующий внешние раздражители и при необходимости мгновенно нажимающий на кнопку тревоги. Но в эту ночь «некто» тоже отрубился, и подполковник проснулся, только когда что-то теплое и мягкое прижалось к его груди.

Но, проснувшись, он узнал ее мгновенно. По тонкому аромату роз и меда. Марция!