Он подошел к ней сзади, осторожно, едва ступая по паласу, и наклонился, лаская теплом дыхания.

— Не бойся, — проговорил он, коснувшись ее руки, — здесь больше не будет страшно. Я обещаю…

Лена подняла на него глаза, темно-карие, немного испуганные и будто завороженные.

Как много можно было в них прочесть! Максим застыл, пораженный. Вера, надежда, доверие, грусть, облегчение, испуг, неуверенность, но твердость, тихий гортанный крик… Она взывала к нему, она его звала. Чтобы он помог ей со всем этим справиться!

И он не мог не откликнуться на ее немой зов. Как раньше — уже не будет. Он не будет глухим слепцом, он увидит и услышит, если ей понадобится его помощь, и придет к ней. Всегда.

Он лишь крепче сжал ее руку, погладив тыльную сторону ладони большим пальцем. Как приятно вновь касаться ее, ощущать ее нежность, трепет, любовь!.. Он улыбнулся, глядя на нее.

— Здесь больше никогда не будет больно, — проговорил он, поднимая ее руку к своим губам и целуя кожу. — Ты мне веришь?

И она верила. Ей хотелось верить, ей хотелось быть уверенной в завтрашнем дне, в нем, в самой себе!

А ему хотелось подарить ей эту веру, надежду, уверенность. Надежность. Любовь. Все то, что он не отважился подарить ей ранее. То, на что он был когда-то не способен, то, к чему он тогда не был готов. От чего убегал, прятался, сокрушался и винил… всех, кроме себя. А теперь — какая ирония! — винил только себя.

— Пойдем в детскую? — тихо предложил он, глядя прямо ей в глаза. Она никогда не узнает, что тяжесть его сердца еще не исчезла окончательно. Она никогда не почувствует. Он не позволит ей грустить из-за этого.

— Да, — благоговейно прошептала она, сжимая его руку. — Я очень хочу на нее взглянуть.

— Пойдем, — улыбнулся он, потянув ее за собой. — И ты увидишь наш маленький рай, — пообещал он ей.

И когда она застыла в дверях, замерла, ошарашенная, изумленная, будто убитая и воскресшая, он понял, что для того, чтобы увидеть это счастье в глазах любимой женщины, ты сделаешь, что угодно!

— Она великолепна, — прошептала Лена, заходя внутрь, подходя к кроватке, касаясь ручки кресла-качалки.

Максим улыбнулся, ощущая щемящую радость в груди. Прислонился плечом к дверному косяку и даже не двигался, с восторгом и очарованием наблюдая за своей женой. Как она была счастлива!..

Он именно потому и начал делать детскую, не для того, чтобы успокоиться, найти себе занятие или просто произвести на нее хорошее впечатление, а потому, что чувствовал — ей это нужно. Это важно.

И он подбирал обои, мебель, колыбельку и кроватку, даже пуховое одеяло с медвежатами, и неоновые лампочки в виде звезд на потолок. Картинки в рамках, шторы, кресла и игрушки. Наверное, у него был пунктик на игрушках, а, может, ему их не додарили в детстве, но в комнате не было места, где бы не находилась какой-нибудь пушистой, жужжащей или звенящей малютки. Он не знал, зачем покупает так много, но не мог себя остановить. Как только проезжал мимо детского универмага, останавливался и бродил по отделам, выбирая какую-нибудь интересную вещицу. И все с изумлением смотрели ему вслед.

Его малыша еще не было на свете, а он уже привязался к нему. Как-то незаметно для него ребенок стал так же важен, как и для Лены. Он будто чувствовал его скорое появление и волновался в предвкушении.

Когда Лена была далеко, он чувствовал эту ниточку, эту связь, что будто соединяла его с малышом через нее, а когда она вернулась, ощущение связанности, сближенности, сердечной теплоты лишь усилилось. Он мог долго смотреть на ее живот, ничего не делая, лишь улыбаясь, просто представляя, каким он будет — их малыш. И чувствовал себя в такие моменты почти полностью счастливым. Что-то в этом было волшебное, магическое, чудесное. Будто чудо, действительно, спустилось с небес.

Но он чувствовал ее переживания, ощущал ее дискомфорт и легкую неуверенность в том, а там ли она находится, где должна. Видел в грустных глазах, на губах, тронутых легкой улыбкой, чувствовал сердцем, которое нестерпимо болело каждый раз, когда смотрел на нее и видел, как она вздрагивает.

Она так и не смогла избавиться от воспоминаний. В спальню зашла не сразу, а спустя несколько часов. А когда зашла… застыла на пороге, замерла, с изумлением глядя на новую кровать с высокой деревянной спинкой, стоящую по центру, а не в углу, как раньше. И на новые темно-синие гардины, не казавшиеся холодными. И на комод, и на шкаф, и на туалетный столик, поменявшие свое местоположение.

— Максим?… — сорвавшимся голосом прохрипела она, ощущая сухость на языке.

Он медленно подошел к ней со спины и легко приобнял за плечи.

— Нам не нужны дурные воспоминания, — прошептал он. — И их не будет…

Но несмотря на произошедшие перемены, первые дни после возвращения Лена ходила тенью, сама не своя, улыбаясь с грустью, наверное, просто потому, что не хотела его расстраивать. Но ей было нестерпимо больно. Даже несмотря на то, что она его простила.

И он ощущал в себе необходимость, потребность помочь ей, себе, помочь им обрести себя. Построить на руинах прошлого из сожалений, боли, обид, недомолвок и непонимания новый мир. Новую семью.

Они должны были с этим справиться. Вместе, вдвоем. Ведь теперь им не придется биться о стену, мечтая получить ответ. Они теперь не будут одни. Никогда. И вместе они справятся со всем.

Они так никому и не сказали, почему Лена ушла. Никто так и не узнал правды. Они не считали себя обязанными перед кем-то отчитываться. Они оба были носителями этой тайны, этой трагедии, этой вины, обоюдной и медленно уходившей в прошлое. Родители Максима приехали к ним на следующий день после того, как Лена вернулась. Улыбались, много говорили, ни о чем тактично не расспрашивали, дивились ее большому животу и спрашивали, когда ожидать столь замечательного события. Друзья и знакомые как-то молча пронесли через себя новость о Ленином возвращении, не вмешиваясь в их частную жизнь и от души поздравляя их с предстоящим пополнением в семье.

Казалось, что все изменилось. Они стали жить по-другому, иначе, не так, как раньше. Но возврата к прошлому не было и быть не могло. Это был пройденный этап, и возвращения на этот тернистый путь был невозможен. Но и отойти полностью от того, что они пережили, они почему-то не могли.

Максим чувствовал, что им нужны перемены. Чувствовала это и Лена.

— Красивые шторы, — тихо проговорила она как-то вечером, глядя на темно-желтые гардины на большом окне. — Ты, наверное, не помнишь, как я их покупала? — она легко улыбнулась. — Буквально вырвала их из рук одной грозной дамочки. Они мне так понравились, — с грустью сказала она, и улыбка ее стала медленно гаснуть. — Я думала, тебе тоже понравятся. А ты… не оценил их тогда. Даже, наверное, не заметил перемен.

И ему вдруг стало стыдно. Какой незначительный, казалось бы, эпизод… Ну, подумаешь, шторы!? То же самое, что сменить обои или постелить новый палас. Но нет, и в этом была своя суть, своя правда, истина и закономерность. Это тоже было важно. И этой важности они раньше не замечали!.. В мелочах тоже была суть, своя святость, глубина, значимость. Из-за мелочей, накапливающихся и собирающихся, рушилось все.