Тем, чем он был до рождения? Нет, ведь до рождения его просто не было.

Смерть необходима, так же необходима, как жизнь. Без смерти, то есть без преемственности, не было бы прогресса, не было бы цивилизации. Поколения, возвышаясь друг над другом, расширяют свои горизонты. Без смерти мир стоял бы на месте. Но чем становится человек после смерти? Удобрением для идей, удобрением для наук…»

В романе террор не кончается и не ясно, с чего бы ему кончиться, в жизни тоже просвета не видать: император, дабы после смерти передать трон сыну, затеял политическую реформу. До сих пор его власть в глазах иностранных монархов была не совсем легитимной — правил он декретами, как узурпатор, теперь решил создать обычную конституционную монархию, точнее, ее видимость, и тем успокоить заграницу и гарантировать наследственную передачу власти. 8 сентября 1869 года он огласил фактически новую конституцию: парламент получит право законодательной инициативы, министры будут ему подотчетны, но императору подотчетны тоже, так что никто ничего не понял. При этом новому парламенту так и не было разрешено начать работать. В начале октября — забастовки шахтеров в Сент-Этьене, несколько бастующих убиты полицией, в Париже стали говорить, что пора бы «выйти на улицы», даже дата назначена — 26 октября. Рошфор написал в «Фонаре», что император в очередной раз издевается над конституцией, а страна сползает в бедность, и надо что-то делать, другие газеты написали, что газета Гюго (он покровительствовал «Фонарю») призывает к восстанию, тот объявил: «Никто не должен выходить на улицы 26-го… Когда я посоветую восстание, я сам буду там. Сейчас я не советую». И не вышли.

Дюма в любом случае не мог никуда выйти, он почти все время был дома, во рту нарыв, ноги болят, опять продавали мебель. Ферри: «Когда нужда становилась слишком остра, Дюма посылал отнести в скупку какой-нибудь остаток прежнего благосостояния или посылал Леклерка к своему сыну просить немного денег. Дюма-сын всегда давал запрошенную сумму. Но Дюма робел перед сыном и старался скрыть, как плохо он живет. Со своей стороны, Дюма-сын устал давать отцу советы по изменению образа жизни. Видя, что его усилия бесполезны, он закрыл глаза; он почти не появлялся в отцовском доме…» Не хватало чистого белья, дочь не от мира сего, кухарка ни в чем, кроме кухни, не сильна; бывали дни, когда больной не мог подняться с постели, Леклерк и Василий с трудом переворачивали тяжелое тело. Ферри писал, что той осенью особенно часто видел Дюма плачущим. (Как грустно раз за разом описывать болезни, отчаянное сражение со смертью! Нет, надо брать героя, что умер здоровым, молодым…) И все же он работал (и все они, эти люди, заслужившие, чтобы их биографии читали, до последних дней работали), да как: большой серьезный роман и гигантский «Кулинарный словарь» одновременно…

Под Новый год Мари решилась на серьезный разговор с братом — тот стал приходить и помогать, в доме навели чистоту, появились сиделка, фрукты и лекарства. С 29 декабря началась публикация «Сотворения и искупления», больному ежедневно присылали свежие газеты — а почитать там кроме собственного романа было о чем: принц Пьер Наполеон, родственник императора, убил молодого либерального журналиста Виктора Нуара.

Пьер Наполеон ругался с газетами «Реванш» и недавно созданной «Марсельезой» Рошфора (на дополнительных выборах в ноябре прошедшего в парламент от Парижа — то была пощечина императору), написал Рошфору оскорбительное письмо. 10 января 1870 года Рошфор и редактор «Реванша» отправили к принцу секундантов, а через несколько минут один из них, Нуар, выбежал на улицу и упал замертво. По словам второго секунданта, принц отказался от дуэли с «простолюдинами», произошел обмен оскорблениями, после чего принц ударил Нуара и выстрелил в него. Пьер Наполеон говорил, что ударили его и он имел право защищаться. Принца арестовали, но объявили, что дело будут разбирать не присяжные, а турский Верховный суд, назначаемый императором. Рошфор писал возмущенные статьи, 12 января 100 тысяч парижан провожали гроб Нуара по улицам, оцепленным полицией и войсками. В итоге принца за убийство оправдали, а Рошфору за статьи дали полгода тюрьмы. 7 февраля бланкист Гюстав Флуранс попытался поднять восстание, но бестолково и потому неудачно, а 8-го арестовали всю редакцию «Марсельезы». Дюма в те месяцы, как считает Шопп, вновь взялся за «Сент-Эрмина» — просил у Маргри документы о военных кампаниях. Но продолжения публикации не последовало. (Шопп восстановил роман, сам его завершил, и он был издан в 2005 году.)

5 марта у Дюма появились нарывы во рту, он не мог говорить, доктор Декла велел ехать на юг. «Сотворение и искупление» принесло деньги, еще дал сын, отправились с Адольфом Гужоном; перед отъездом Дюма передал Лемерру «Кулинарный словарь» (тот не справился с редактурой и с бизнесом, и «Словарь» вышел уже после смерти автора — в 1873 году под редакцией Леконта де Лиля и Анатоля Франса). Три недели жили в Байонне, столице баскского региона Лапурди, баски горячо принимали Дюма (есть версия, что гасконец д’Артаньян — их этнический родич), написали на своем языке оду в его честь. Потом перебрались в Сен-Жан-де-Лю, курорт на атлантическом побережье Франции. Многие серьезные биографы, в том числе Циммерман и Шопп, считают, что там Дюма диктовал эротический «Роман Виолетты», опубликованный анонимно в Лиссабоне в 1870 году: мужчина рассказывает, как совратил пятнадцатилетнюю девочку, она стала лесбиянкой, он наблюдал и т. д. По мнению Шоппа, речь в романе идет об актрисе Анриет Лоранс, с которой у Дюма была связь в 1837 году и которая даже родила ему двоих детей (то и другое не доказано). Литературоведы, однако, считают доказанным, что автор романа — Анриэтта де Маннури д’Экто, написавшая ряд подобных книг. Текст можно назвать порнографическим — даже читатель XXI века способен узнать для себя нечто новое, и представляется неправдоподобным, что его писал Дюма. «Невинность — цветок особенный, его следует как можно дольше выдерживать на стебельке, обрывая лепесток за лепестком…» Женщина, по мнению автора, должна удовлетворять свои страсти — в этом ее предназначение. А Дюма — моралист, вечно советовавший женщинам пойти в литературу, но не в разврат; эротика у него кое-где присутствует, но вполне невинная… Конечно, можно представить, что он решил на досуге развлечься, но… Человек умирает и знает это, у него не завершены два главных дела жизни — цикл о революции и цикл о Наполеоне, издатели ждут, а он тратит время на эротический треп? Гораздо вероятнее, что диктовал он в поездке «Сотворение и искупление», так как роман продолжал выходить в «Веке».

В тюрьме Ева сидит с Жозефиной Богарне, будущей женой Наполеона, и другой знаменитой красавицей, Терезой Кабаррю: когда ее арестовали, она попала в руки Жана-Ламбера Тальена, бывшего писца, комиссара Конвента в Бордо, одного из самых рьяных чиновников террора (впрочем, многих спасшего от казни — за взятку). «Когда Тальен вошел, Тереза сидела на столе, стоявшем посреди камеры, поджав ноги, и, когда он спросил ее, что она делает в этой странной позе, ответила:

— Я спасаюсь от крыс, которые всю ночь кусали меня за ноги».

Он ее полюбил, попал под ее влияние, перестал казнить людей, предпочитая взятки. Жили они роскошно, на них донесли, Тальена оправдали, но Тереза опять попала в тюрьму. Ева: «Угадай, мой любимый, как развлекались эти женщины, чтобы скоротать долгие бессонные ночи? Они играли в Революционный трибунал. Обвиняемую всегда приговаривали к смерти, ей связывали руки, заставляли просунуть голову между перекладинами стула, давали щелчок по шее — и все было кончено». Близилась казнь; Тереза послала Тальену записку примерно следующего содержания (в разных источниках по-разному): «Если через 24 часа Робеспьер не умрет, значит, Тальен — подлый трус» или «Если тиран не умрет сегодня, я умру завтра». Тем временем Робеспьер готовит расправу над оставшимися соратниками, и никто не знает, кто в его списке; 26 июля он в Конвенте обвинил сам Конвент в заговоре, после чего отправился за поддержкой в Якобинский клуб, где заседали его приверженцы, почему-то уверенные, что их он не тронет. Как и Штааль у Алданова, Ева попадает на заседание клуба и слышит, как Робеспьер обещает в случае неудачи «выпить цикуту», а художник Барер клянется сделать то же (не сделает). Как и Алданов, Дюма рассказывает о ночных совещаниях членов Конвента, во главе которых стояли военный Поль Баррас, бывший священник Жозеф Фуше, бывший актер Поль д’Эрбуа и, разумеется, Тальен — циники, присоединившиеся к революции из выгоды, жестокие, как сам Робеспьер, только, в отличие от него, вменяемые.