— Джозеф! Не надо так волноваться! — воскликнула Анна. — Тебе не… Мальчики, выйдите отсюда ненадолго, постучите мячиком о стенку гаража.

— Или идите домой, — добавил Тео. — Я догоню вас на машине. — Когда они спустились вниз, он произнес: — Прошу прощения. Со Стивом теперь трудно сладить. У нас подобные стычки каждый день.

— Он так озлоблен, — вздохнула Анна и мгновение спустя проговорила: — Может, оттого, что Джимми его перерос? Ведь очень тяжело видеть, что младший брат выше тебя. К тому же у него появились угри, это тоже раздражает.

— Моя жена! Вечно всех оправдывает! — проворчал Джозеф. — Пси-хо-логия!

— Не обращай внимания, — сказала Анна. — В голове ребенка зачастую такое творится, мы и представить себе не можем. Айрис говорит, наставник показывал ей результаты их тестов. У Стива коэффициент умственного развития куда выше, чем у Джимми, а учатся они при этом одинаково, и Джимми более любознателен, увлекается и марками, и зверьем, и теннисом, и…

— Ха! Джимми! — перебил ее Джозеф. — Джимми всегда был легким ребенком. Ни себе, ни другим хлопот не доставлял.

— У Джимми гибкий характер, — сказал Тео. — Он принимает жизнь такой, как она есть, и живет с удовольствием. Заслуги его в этом нет: просто повезло, природа помогла. Он смотрит на вещи трезво и спокойно. Несколько вечеров назад он спросил: «Если ты и мама умрете, что станется с этим домом?» Я поначалу остолбенел, а потом понял, что вопрос вполне правомерный. Но Стив налетел на него как коршун. Со слезами ярости на глазах. И рассердился он, я уверен, вовсе не потому, что боялся, будто Джимми нас обидел. Видит Бог, Стива очень мало волнуют чьи бы то ни было чувства! Просто он, бедный, жутко боится смерти, нашей смерти, боится остаться один. — Тео вздохнул, и никто не прервал тишину. Потом он встал. — Они, глупые, всегда чем-то недовольны, счастья своего не понимают. Наверно, мы в их возрасте были такими же. Но это пройдет. Надеюсь, Стив не успеет втравиться за это время ни во что серьезное. Он обмолвился, что поедет летом на юг, участвовать в марше протеста.

Джозеф заметил, что Анна отчаянно сигнализирует Тео.

— Анна, прекрати ограждать меня от всего на свете. Я еще не умер и даже не при смерти.

— Еще не хватало! Просто ты всегда расстраиваешься. Принимаешь все чересчур близко к сердцу.

— Мама права, — извиняясь сказал Тео. — Зря я затеял этот разговор. Не волнуйтесь, я со Стивом справлюсь.

— Конечно, Тео, не сомневаюсь. Но это непросто. Чего мы только не делаем для наших детей! Ни сил, ни жизни не жалеем, а они…

— Сегодня на обеде был прекрасный докладчик, — перебила его Анна. — Он выступал на тему «Стоимость больничных услуг». Тебе было бы интересно, Тео.

Джозеф улыбнулся. Шито белыми нитками! «Беседа должна быть нейтральной. Нельзя огорчать старика. Будем разговаривать о больничных услугах до самого твоего ухода».

Но Анна и Тео забыли, как ясно слышны в кабинете все звуки с лестницы. Про крыльцо они помнили и там голоса понизили, а про лестницу забыли.

Сначала голос Тео:

— Он сегодня не в духе, да? Так расстроился из-за Стива… Но вряд ли на него подействовало только это.

— Конечно, нет. Уж я-то его знаю как никто, правда? Он думает о Мори и Эрике. Бывают у него такие полосы. Так было перед приступом. — Голос Анны стал тише, но ушей Джозефа достигало каждое слово. — Он не в силах слышать их имена. Когда их упоминают, читая кадиш, я стараюсь под любым предлогом не идти в синагогу. Он ведь без меня не пойдет. А я прикидываюсь, будто плохо себя чувствую, или еще что-нибудь выдумываю.

— Ну и как? Помогает?

Анна засмеялась:

— Конечно, нет! Но я стараюсь.

С Анной никогда не поймешь: что она скрывает, от чего пытается меня уберечь. Она думает, что тогда, несколько лет назад, я не подозревал, что у Тео с Айрис не все ладно. Скрывали — комар носа не подточит. А я все равно знал. Только вопросов не задавал, боялся. Да они бы мне все равно не сказали.

Сейчас-то, слава Богу, все нормально. Это я тоже знаю наверняка. Он хороший человек, Тео. Люблю слушать, как он, возвратясь с корта, говорит с детьми по-французски или по-немецки. И с Айрис он хорошо разговаривает, мягко. Я это слышу. И пускай. Так-то оно лучше!

Моя дорогая доченька, сердце мое. С самого рождения — робкая, ранимая, трогательная… Но она выправилась. Превратилась в привлекательную женщину. Ее привлекательность необычного, особого рода. В ней есть стать. Да-да, очень точное слово. В ней есть стать.

И пускай этот щенок, Стив, свою мать не изводит. Так ему и скажу, в ближайшие же дни! «Надувательство»… Ишь чего выдумал! «Удача»! Припечатал. Точно мой труд — дешевка, выигрыш в кости или на тотализаторе. «Удача»! Адский труд, подъем чуть не в четыре утра, чтобы добраться до стройки к началу рабочего дня. И так — годы! А потом — борьба за нужные связи, за финансирование, за вовремя оплаченную закладную. Это ж семь потов сойдет! А он говорит, удача…

Он утверждает, что мы дерем деньги и не даем качества. Не отрицаю: такого качества, как, допустим, этот дом, нам действительно не потянуть. А что удивительного? Профсоюзы строителей день ото дня крепче. Выдаивают из нас все, до последней капли. И все-таки я знаю: любой человек хочет, чтобы его семья жила прилично, чтобы у них было всего в достатке. Еще бы мне не знать! И каков выход из положения? Не знаю. Очень жаль, но — не знаю.

Я в какой-то мере понимаю, что имеет в виду Стив. Он думает — не понимаю, а я понимаю. Он умный, смышленый мальчик. Самый умный из всех. Но я привязан к нему меньше, чем к остальным, к малышу Филиппу, к Джимми. У Джимми веселые глаза. Да-да! Мне это только сейчас пришло в голову. А у Стива глаз вовсе не видно — одни грязные, неопрятные пряди. А еще я люблю чистые, необгрызенные ногти, особенно за обеденным столом. Ничего не могу с собой поделать: не терплю грязи. Нахальный, самонадеянный щенок! И все же в нем есть что-то трогательное. Несчастное… Бедный мальчик. Как же хочется помочь тебе! Бедный Стив.

Анна вернулась с подносом: две чашки чая и печенье на тарелочке.

— Сейчас попьешь чаю и ляжешь. Не ворчи, доктор велел обязательно спать днем.

— Какого черта? Кому это нужно?

— Тебе, — спокойно ответила она. — Ты же хочешь поскорее вернуться к работе. Значит, выполняй, что предписано.

Она села, помешивая ложечкой чай. Безмятежное, полное достоинства лицо. Твердое и в то же время нежное. Удивительная женщина! Отчего я по любому поводу прикидываю, что сказал бы мой отец? Так вот, он сказал бы: «Качество!» Бывало, возьмет в руки кусок ткани, потрет между указательным и большим пальцами и скажет: «Качество. Сразу отличишь».

— О чем ты думаешь? — спросила Анна.

— О тебе. Я не ошибся, оценил тебя еще в первый раз, на крылечке у Левинсонов.

— Я рада.

— Правда, Анна? Знаешь, я иногда сомневаюсь… У меня ведь в последнее время хватает времени для размышлений, целый пустой месяц. Помнишь, как раз перед приступом мы были на благотворительном спектакле для общества слепых? Ты разговаривала с каким-то издателем, он книги по искусству издает, а я подумал: «Вот за такого человека ей и надо было выйти замуж. Они говорят на одном языке».