Снега намело по пояс. Франка взяла топор, сани и двинулась в лес. Отец еще в детстве научил ее заготавливать дрова, разводить огонь, стрелять, ставить капканы, свежевать и готовить добычу. А еще он познакомил ее с произведениями Гете, Манна, Гессе и с запрещенным ныне романом Ремарка «На Западном фронте без перемен».

Часа два Франка собирала хворост и постоянно думала об отце. Его убили союзники, а теперь один из них лежит у него же в доме. Франка пыталась как-то отделить своего гостя от тех, кто совершал налеты. Нацисты, конечно, агрессоры, но разве ковровая бомбардировка жилых кварталов – не агрессия? Погибают тысячи ни в чем не повинных людей, а бомбардировок все больше. С другой стороны, враг ее врага – ее друг. Несмотря на то что натворили союзники, они сражаются с Гитлером, и помочь их агенту – значит хоть как-то навредить нацистам.

Франка вошла через заднюю дверь и разложила дрова, чтобы скорее просыхали. Дрова еще долго будут нужны, ведь зимняя стужа – как война: сначала как следует разойдется и лишь потом пойдет на спад.

Около одиннадцати Франка вошла наконец к своему пациенту. Он только моргнул. Глаза у него были мутные, полные боли.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально. Думаю, не помешало бы еще немного обезболивающего. Ночью я спал, а теперь его действие, кажется, кончилось.

– Конечно.

Держа наготове шприц, Франка подошла к кровати. Он выпростал руку из-под одеял. Не вздрогнул, когда игла вошла под кожу.

Позже Франка принесла ему легкий завтрак.

– Сейчас наложу вам гипс. С ним больше шансов на правильное заживление; поскольку укол еще действует, больно не будет.

Не открывая глаз, он кивнул.

– Сначала нужно помыть вам ноги, потом надеть чулки.

Он опять кивнул.

Франка нагрела воды, налила в таз, который обнаружила в кухне под раковиной, и хорошенько взбила мыльную пену. Отвязала самодельные шины, отложила на топливо. Помыла ему ноги ниже колен. Конечно, не помешало бы его помыть целиком, но это пусть сам. Сейчас не до того. Затем Франка натянула ему на голени чулки, а поверх них намотала бинтов и стала разводить гипс. И неожиданно заговорила – то ли чтобы немного его отвлечь, то ли просто хотелось нарушить холодную тишину.

– Я три года проработала медсестрой – в Мюнхене, в университетской больнице. Много повидала сломанных ног. А с началом войны пошли страшные ранения. Все больше и больше молодых ребят, у которых вся жизнь впереди, – и кто ног лишился, кто рук, кто глаз. А потом были не только солдаты, были женщины, дети – искалеченные прямо в своих постелях или обгоревшие до костей во время бомбардировок. Тысячи и тысячи жертв. В морге мест не хватало. Складывали на дорожке штабелями.

Франка замолчала, опустила марлю в разведенный гипс, затем обернула ею ногу.

– А здесь вы работали?

– Нет. Отправилась в Мюнхен, как только окончила учебу. Был шанс поскорее уехать из Фрайбурга.

– А почему вам хотелось уехать?

Франка вздрогнула. Он внимательно смотрел на нее.

– Я была молода. Порвала с женихом. Хотела начать жизнь заново. Свалила все заботы на отца и уехала. Думала, в Мюнхене люди другие.

– И как – другие?

– В какой-то степени.

Франка закончила с одной ногой.

– Похоже, на вопросы должна отвечать только я, хотя это ведь я нашла вас в снегах.

Он молчал.

– Почему вы прыгали над горами и что случилось с самолетом? Я ничего не слышала. Если самолет был исправен, то зачем вы прыгнули здесь?

Несколько секунд он молчал, затем слабым и хриплым голосом произнес:

– Сожалею, фройляйн Гербер, я не вправе говорить о том, зачем здесь оказался. Если я провалю задание, пострадают наши солдаты на передовой.

Франка покусала губы.

– Так расскажите о себе лично. Откуда вы родом?

– Из Берлина. Карлсхорст. Город хорошо знаете?

– Не особенно. Была там пару раз с группой Союза немецких девушек. Смотрели достопримечательности – Унтер-ден-Линден, рейхстаг, дворец.

– Знаменательное событие для молоденькой девушки – оказаться в самом сердце рейха.

Франка окунула марлю в гипс. Другая нога уже подсыхала. Все получалось как надо.

– Вы мне доверяете? – спросила она.

– Конечно. Вы верная гражданка рейха.

– А почему тогда вчера вы целились в меня из пистолета?

– Я не знал, где я. Меня учили никому не доверять. Ставки слишком велики. Теперь я понял свою ошибку. Понял, что вы за человек. Тот, кто прилагает столько усилий ради одного из солдат фюрера, достоин восхищения. Вы из тех, кто понимает важность каждого воина на пути к последней победе.

От его тирады Франка едва не рассмеялась.

– А почему вы не попросили меня связаться с кем-нибудь в городе? Как насчет вашей жены и дочерей? Они хотя бы знают, что вы живы?

– Это помешало бы мне выполнить задание. Вынужден опять просить вас никому не сообщать, что вы меня нашли и тем более что я здесь.

Франка подошла к окну – ей пришлось перешагнуть через дыру в полу – и задернула занавески.

– Опять снегопад. Дороги будут в заносах еще несколько дней. Или даже недель. Вы отсюда не скоро уйдете. Вам придется мне доверять. Кроме меня, вам никто не поможет.

Она побросала в таз медицинские принадлежности, выскочила из спальни и захлопнула дверь.

Прошел день, за ним другой. «Капитан» почти все время оставался в наркотическом забытьи, Франка мало с ним разговаривала. На третий день он пришел в себя. Боли стали слабее, и утром Франка сделала ему последний укол морфия.

Днем она включила радио. Дверь была закрыта, однако «капитан» наверняка слышал, какие передачи она ловит – запрещенные нацистским правительством. Будь он такой верноподданный патриот, давно бы возмутился. Ведь она нарушает закон, за такие вещи в тюрьму сажают.

Франка сидела в кресле-качалке, бессмысленно глядя в раскрытую книгу. Она пыталась убедить себя, что он тот, за кого себя выдает, но никак не забывались произнесенные им во сне слова. И был бы он из люфтваффе, пусть даже разведчик, попросил бы ее связаться с кем-нибудь в городе. Даже если он действительно не может сообщать гестапо о своем задании, должен же быть кто-то, кому следует доложить о ситуации. Кому-то наверняка интересно, жив он или нет. Франка отложила книгу и потерла глаза. Подбросила в камин несколько деревяшек и с полминуты смотрела, как их охватывает пламя. Похоже, выход оставался лишь один.

Когда Франка вошла в спальню, гость не спал, смотрел в потолок.

– Я должна рассказать вам о себе. Если вы тот, за кого себя выдаете, вы меня возненавидите, и следующая неделя или две, пока мы будем тут вдвоем, дадутся нам нелегко. И все-таки я расскажу. Надеюсь, тогда и вы признаетесь.