Вот такие дела. Хрен оказался ничуть не слаще редьки — скорее наоборот. Не то, чтобы меня так уж радовала перспектива на ближайшие два месяца превратиться в бесправного сугубого «зверя», чуть ли не раба «дядьки»… но жизнь по уставу неприятностей сулила куда больше. Похоже, «красный» юнкер в каком-то смысле совершал форменное социальное самоубийство, разом превращаясь в изгоя не только на три года училища, но и на всю оставшуюся армейскую жизнь.

Так себе расклад.

— Хорошо… — проговорил я. — А тебе-то самому оно зачем?

— Мне — незачем. — Здоровяк басовито рассмеялся. — Оно тебе надо, молодой. Если хочешь по уставу жить — дело твое. Или можешь к другому дядьке попроситься. После того, как ты с Богданом его сиятельство князя Куракина отлупил, тебе из наших никто не откажет.

Вот тебе и раз. Еще один князь нарисовался — и с тем я уже успел поцапаться в первый же день. Так и до дуэли недалеко.

— Так что если решишь песни петь или ерундой всякой маяться — милости прошу, — проговорил здоровяк. — А я тебя настоящему делу научить могу. Такому, что на занятиях и не покажут другой раз… В общем, сам решай. Уговаривать не буду.

И спрашивать второй раз — как Подольский Артема — видимо, тоже.

С одной стороны, не очень-то хотелось по своей воле вписываться в этот самый пехотный цук. Но с другой… Нет, других сторон было определенно больше. Вряд ли Багратион хотел бы, чтобы «его человек» во Владимирском училище превратился в «красного» изгоя. И еще меньше этого хотел я сам. Да и сам потенциальный покровитель вовсе не выглядел тем, кто станет без повода измываться над сугубцем.

Ну что, Горчаков… доверимся чуйке?

— Понял тебя, — проговорил я. — Так как тебя хоть звать-то…дядька?

— Иваном Сечиным. — Здоровяк едва заметно улыбнулся. — Если лично. А в обществе благородных офицеров — господин подпоручик.

Я на всякий случай огляделся по сторонам. Суета в дортуаре улеглась, и все стихло. Похоже, ночной сон — равно как и подготовка к нему — здесь считался чем-то чуть ли не священным. До отбоя оставался примерно час, но всякий цук уже прекратился. Юнкера — и сугубцы, и «благородные обер-офицеры» занимались каждый своими делами. Примерно половина читали книги, кто-то возился с одеждой. Молча — только Подольский едва слышно отчитывал Богдана, задремавшего на незастеленной койке.

Воспитание сугубца уже началось.

— Так точно, господин подпоручик, — произнеся. — Какие будут… пожелания?

Произнести слово «приказ» я себя так и не заставил.

— Пожелание у меня только одно. — Иван махнул рукой. — Ложитесь спать, молодой. Подъем завтра в шесть утра.

Против такой воли «дядьки» я, разумеется, ничего не имел.

* * *

— Знаешь, почему мы носим эти знаки на одежде?

— Черные черепа? Они… они страшные.

— Может быть. Это особый знак. Его использовали…

— Давно? Еще до войны?

— Юнкер-р-ра! Подъе-е-е-ем!

Рев дежурного офицера — не ротного, кого-то рангом пониже — мгновенно прогнал сон. Тот самый, который я видел уже много раз. Ставший привычным и уже не приносившим поганые ощущения — вроде слипшихся глаз, мокрого лба и чугунной головы… почти. Я бы, пожалуй, предпочел подремать еще полчаса или час — конечно же, если бы у меня кто-то спрашивал.

— Поднимайся! — Надо мной нависло усатое лицо Ивана. — На ходу проснешься. Надо скорее умыться успеть, пока не набежали. Отстанешь — засмеют.

Похоже, обучение «молодого» начиналось с самой побудки. И мой «дядька» без всякого стеснения показывал все на собственном примере. Откинул одеяло по диагонали и принялся натягивать форменные брюки. На этом, впрочем, и ограничился — видимо, поход к умывальникам ничего больше не требовал. Я с точностью повторил действия Ивана, стараясь не отставать — и зашагал за ним следом.

И сразу понял, что он хотел сказать загадочным «пока не набежали». Не все юнкера оказались расторопными — примерно половина еще ворочалась в кроватях, пытаясь выгнать себя из-под уютных одеял. Но и оставшихся вполне хватало чуть ли не целиком забить ванные комнаты — к каждому умывальнику уже выстроилась очередь.

Если бы не высокий статус моего «дядьки», нормально ополоснуться я бы точно не успел. Но перед его заросшим темно-рыжим волосом могучим торсом уважительно расступалась и мелкота, и второкурсники, и даже старшие. Которых, впрочем, было не так уж много. Подольского, спавшего от меня через койку, я так и не увидел — похоже, «господам подпоручикам» даже в плане распорядка дозволялось чуть больше, чем сугубцам.

На смотр в коридоре мы вышли одними из первых — спасибо Ивану. «Дядька» лишь коротко кивнул на прощание — и удалился в другую сторону: туда, где строилась старшая рота. А я принялся искать свое место, высматривая среди однокашников приметную макушку Богдана — но так его и не увидел.

Зато наткнулся взглядом на Артема. Мелкий каким-то чудом не только отвоевал себе место у умывальника, но и уже пристроился в нужную шеренгу на левый фланг — туда, где уже собирались самые щуплые. Я помахал и был удостоен хмурых бровей и кивка.

Вот и помогай после этого людям.

— Третья р-р-рота! Станови-и-ись!

Зычный голос будто вдохнул в нас жизнь. Только что копошившиеся сонными муравьями юнкера подобрались, забегали — и примерно за полминуты изобразили более-менее внятное подобие шеренг. Фигуры в черных кителях будто вырастали из-под земли, множились, бегом подтягивались из дортуаров — и в конце концов замерли под грозным начальственным оком.

И грозное начальственное око нашло вид первокурсников сносным. В меру лихим, бестолковым и заспанным. Ротный не стал затягивать ни сам утренний смотр, ни речь: только вкратце рассказал про распорядок дня, занятие на сегодняшний день — и отпустил к чаю. На который нас повел в столовую наконец-таки восставший из постели Подольский. Богданов «дядька» сонно потягивался, пару раз украдкой зевнул на ходу — но свои обязанности исполнял неукоснительно.

Самым большим для меня удивлением стало, что в семь утра всем воспитанникам училища полагался не полноценный завтрак, к которому меня приучила Арина Степановна, а скорее что-то вроде легкого перекуса. Кружка крепкого чая, кусок рафинада, пара подсохших галет — и все. Некоторые, впрочем, и на получасовой трапезе умудрялись устраивать самое настоящее пиршество. И почему-то скорее это касалось второгодок и первокурсников, которым посчастливилось прихватить из дома конфет или печенья. «Господа подпоручики» почти ничего не ели — были слишком увлечены цуком, на который не обращал внимания даже старший дежурный офицер.

Традиция есть традиция.

Дожевывая галету, я краем глаза увидел, как мой вчерашний знакомец — похожий на Воронцова его сиятельство князь Куракин — уже направился было к Артему… но так и не дошел. Один из товарищей поймал его за руку, шепнул что-то на ухо — и все четверо тут же развернулись и зашагали в другую сторону, напустив на лица столько презрения, что чай у меня в кружке едва не покрылся льдом.