Роман Ким называл эту легендированную разработку «Новый генерал» (возможно, в какой-то момент «источник» в РККА сменился). Да-да, Роман Николаевич участвовал в операции начиная с 1928 года: «Комацубара… был моим объектом наблюдения». Учитель русского языка, работавший на ОГПУ, носил агентурную кличку «Тверской». Через него атташе и передавались дезинформационные военные материалы. Ким характеризовал «Тверского» как «преданного агента». «Я вел эти дезинформационные разработки с целью перехватить разведывательную работу местной японской военной разведки и подчинить ее контролю НКВД… В большинстве случаев материал для “дезов” брался из японских материалов — данные, получаемые ими от штабов других стран и не соответствовавшие действительности. Таким образом подтверждались ошибочные данные о дислокации РККА, новых частях и вооружениях. Дезинформационный материал поступал из Разведуправления [РККА]».

Японцы ни разу не усомнились в реальности «слива» секретных данных. В 1946 году советские контрразведчики допрашивали высших офицеров японской армии, плененных в Маньчжурии. Среди них был начальник штаба Квантунской армии Хата Хикодзабуро, служивший военным атташе в Москве в 1933–1935 годах. О своих московских контактах он рассказывал осторожно: «Моим учителем русского языка был мужчина 45–46 лет, еще преподававший и моему предшественнику. Он ходил в неделю два раза. Фамилия его мне неизвестна… Поскольку моим подчиненным была дана инструкция ни в коем случае не пользоваться тайными агентами, пошедшими на это дело из простого корыстолюбия, так как обычно они дают либо фальсифицированный, либо, хотя и подлинный, но неполный материал… я совершенно убежден, что мои тогдашние подчиненные воздерживались от подобного шага». По словам Котельникова, Хата встречался с подставным «генералом», и когда на одном из допросов японцу показали фотографию «предателя» — для проверки успешности конспирации той операции, то Хата ответил, что не знает этого человека.

Оперативники Особого отдела ОГПУ (в 1930 году КРО объединили с Особым отделом) время от времени наведывались в здание японского посольства. На языке чекистов это называлось «техническими выемками документального материала» — они позволяли максимально полно следить за деятельностью военного атташата, в том числе восприятием дезинформации. Сейфы атташата аккуратно вскрывались, секретные документы вынимались и фотографировались на месте. Визиты, разумеется, были ночные, а о методах проникновения можно только гадать. В начале 1930-х Роман Ким, по личной инициативе или распоряжению начальства, подключился к этим тайным посещениям.[12]

«Работая в тончайших хирургических перчатках, я вскрыл сейф, вынул пачку документов и устроился за письменным столом — это было самое удобное место. Тик… Тик… Тик… — защелкал аппарат под мягким толстым платком с прорезью: через прорезь я следил за наводкой, платок смягчал щелканье затвора и скрывал вспышку света… Через три комнаты в коридор из ванной или кухни доносилось мелодичное звучание капель, падающих из не завинченного до конца крана. Далеко в городе иногда гудел автомобиль… Воздух был полон близкими и далекими звуками, которые лишь подчеркивали гробовую тишину влажной летней ночи. Это страшное многоголосное звучание тишины не могло заглушить тяжкого биения сердца и звона в ушах…». Нет, это не рассказ Кима, а еще один фрагмент воспоминаний Дмитрия Быстролетова. Но Роман Николаевич, мне кажется, мог бы поведать то же самое о своих ночных визитах.

Судя по датам в докладных записках Особого отдела ОГПУ, документы из атташата попадали к контрразведчикам через несколько недель, иногда — несколько месяцев после составления. Что, разумеется, не снижало ценности добытых сведений.

В декабре 1931 года «особисты» изучали конспект доклада, сделанного в минувшем июле военным атташе Касахарой генерал-майору Хараде, командированному Генштабом в Европу «с особыми заданиями, связанными с подготовкой к выступлению в Маньчжурии». «Вооружение Красной армии развивается в стремительных темпах, — сообщал атташе. — Центральное внимание… сосредоточено на моторизации. Имеется: 500 танков, из них 100 танков прибавилось в течение последнего полугодия… Воздушные силы: от 1700 до 2000 самолетов. Ориентировочная цель — организовать 200 авиационных рот. В настоящий момент имеется, по моим предположениям, около 180. По части самолетов-разведчиков и истребительной авиации уже достигнут требуемый уровень; по-видимому, сейчас усилия сконцентрированы на бомбардировочной авиации…» В начале марта 1932 года руководству ОГПУ был представлен доклад Касахары в адрес Генштаба, подготовленный в декабре, с уточненными оценками военной мощи СССР: сухопутные части РККА — 470–500 тысяч человек, ВВС — 20–30 тысяч, ВМФ — 30–40 тысяч; количество танков — 600–700; число самолетов — 1600–2000. Японский атташе ссылался на «ряд материалов», «полученные сведения» и мнения иностранных военных атташе в Москве.

В действительности сухопутные войска РККА в конце 1931 года насчитывали 675 тысяч человек, ВВС — 55 тысяч, ВМФ — 44 тысячи человек. У ВВС на 1 января 1931 года имелся 1421 боевой самолет, в том числе 86 тяжелых бомбардировщиков. В 1931 году с целью обновления и расширения авиасил построено 856 боевых самолетов, в том числе 146 тяжелых бомбардировщиков. При этом план заказов по истребителям и многоцелевым самолетам (разведчики/штурмовики/легкие бомбардировщики) был выполнен менее чем на 60%. Танков в 1930 году было выпущено 79, за 1931 год — 847.

* * *

Среди переснятых бумаг атташе, помимо конспекта доклада, находилась записка-резюме беседы посла Хироты с генералом Харадой. Хирота «просил передать его мнение начальнику Генштаба Японии»: «Считаю необходимым, чтобы Япония стала на путь твердой политики в отношении Советского Союза, будучи готовой начать войну в любой момент. Кардинальная цель этой войны должна заключаться не столько в предохранении Японии от коммунизма, сколько в завладении советским Дальним Востоком и Восточной Сибирью». 19 декабря 1931 года переводы обеих документов направили Сталину. А 28 февраля 1932 года генеральному секретарю передали «Соображения относительно военных мероприятий империи», подготовленные подполковником Касахарой.

«Через 10 лет — когда второй пятилетний план будет близок к завершению, военная мощь Советского Союза, подкрепленная обширной территорией, обилием населения и природными богатствами, превратится в необычайную силу… Опираясь на свою колоссальную вооруженную силу, [СССР] начнет развертывать активную политику по политической, экономической и идеологической линиям. Разумеется, Советский Союз тогда поставит проблему независимости Кореи и приступит к полному изгнанию всех японских концессионеров с советской территории. Сомневаться в этом не приходится, тем более что уже сейчас мы видим начало этой политики… Я считаю необходимым, чтобы Имперское правительство повело бы политику с расчетом как можно скорее начать войну с СССР. Не будем дискутировать на тему, что нужнее для Японии — война или мир. Нужно учесть только то, что открытие войны сейчас окажется для них более неблагоприятным, чем для нас… Нам нужно будет осуществить продвижение до Байкальского озера. Что же касается дальнейшего наступления на Запад, то это должно быть решено в зависимости от общей обстановки, которая создастся к тому времени… В том случае, если мы остановимся на Забайкальской ж.д. линии, Япония должна будет включить оккупированный Дальневосточный край полностью в состав владений империи… Ввиду того, что Японии будет трудно нанести смертельный удар Советскому Союзу путем войны на Дальнем Востоке, одним из главнейших моментов нашей войны должна быть стратегическая пропаганда, путем которой нам нужно будет вовлечь наших западных соседей и другие государства в войну с СССР и вызвать распад внутри СССР путем использования белых групп внутри и вне Союза, инородцев и всех антисоветских элементов».