В те выходные Сильвия и Джослин отправились на выставку собак в Коровий Дворец[15], и Аллегра обедала с ними. Коринн пригласили, но та сказала — ее вдруг посетило вдохновение, она не рискует остановиться. Настроение у Джослин было прекрасное. Тембе стал «Лучшим представителем породы», судья отметил его хороший вымах и толчок, а также красивую линию верха. После обеда он должен был выступать в «Охотничьих собаках». К тому же в карманах у Джослин лежали карточки нескольких перспективных производителей. Будущее казалось радужным. Коровий Дворец был громоподобен и зловонен. Они вынесли обед на столики для пикника, подальше от собак.

Аллегра обрадовалась, что наконец-то есть кому рассказать о поэтических чтениях. Она процитировала самые удачные строчки. Сильвия так хохотала, что выплюнула сэндвич на колени. Потом Аллегре стало стыдно.

— Жаль, что Коринн меня не пускает, — сказала она. — Боится насмешек. Как будто я стану смеяться над ней.

— Однажды я бросила мальчика из-за того, что он написал мне идиотские стихи, — ответила Джослин. — «Твои глаза-близняшки». Разве у большинства людей глаза — не близняшки? Не считая отдельных несчастных? Казалось бы, это не страшно: зато какие красивые чувства, сколько вложено усилий. Но когда он в следующий раз тебя целует, думаешь только об одном: «Твои глаза-близняшки».

— Я уверена, что Коринн замечательный писатель, — сказала Сильвия. — Правда?

И Аллегра ответила: да! Правда! Замечательный! Вообще-то Коринн еще не показала Аллегре ни строчки. Но читала она действительно хорошие книги.

— Вот какая штука, — сказала Аллегра, а по опыту Джослин, за этими словами редко следует что-то приятное, — если бы пришлось выбирать между литературой и мной, я знаю, что она выбрала бы литературу. Должна ли я обижаться? Я не должна обижаться. Я ведь и сама не люблю себя связывать.

— Штука штукой, — ответила Сильвия, — но ей не приходится выбирать. Так что кто его знает?

Вернувшись домой, Аллегра, к своему удивлению, столкнулась с Линн, которая как раз выходила из квартиры. Они остановились на пороге, чтобы обменяться любезностями. Аллегра несколько кварталов поднималась в гору — лучшего места для парковки не нашлось, проще было бы бросить машину в Дэли-Сити. Но, даже разгоряченная, злая и запыхавшаяся, повторила, как наслаждалась стихами Линн. Она не кривила душой. Она действительно наслаждалась.

— Я принесла вам печенье в благодарность, — ответила Линн. — Так приятно было застать Коринн за работой. У нее настоящий талант.

Аллегру это задело: Линн видела работу Коринн. Даже та женщина, которая красными чернилами писала про аборт, видела работу Коринн.

— Удивительные истории, — сказала Линн, ударив на третий слог «удивительных», словно в гонг. — Ее рассказ об умственно отсталом мальчике, «Мячик Билли». Как Том Хэнкс в «Изгое», только поистине душещипательно.

— Коринн написала рассказ об умственно отсталом мальчике? — спросила Аллегра. И даже не изменила имя? Коринн такого не сделала бы. Наши секреты. Поверь мне,

Линн прикрыла рот рукой, улыбаясь сквозь пальцы.

— О! Критика — это совершенно секретно. Я зря проболталась. Я думала, что тебе-то она показывала. Обещай, что не расскажешь. Не выдавай меня, пожалуйста.

Она не унималась, и Аллегра пообещала, лишь бы прекратить это безвкусное девчачье кокетство.

Входя в кабинет, она заметила, как Коринн, все еще сидевшая за компьютером, свернула окно; текст исчез с экрана, прежде чем Аллегра подошла к столу.

— Выбралась из творческого тупика? — спросила она. Кликнуть мышкой — и текст появится снова.

— Да, — ответила Коринн. — Муза ко мне вернулась.

В ту ночь Коринн попросила рассказать ей историю, хотя они не занимались любовью. Аллегра рассматривала ее, облокотившись на подушку. Глаза Коринн были закрыты, из волос выглядывало ухо. Запрокинутый подбородок, белоснежный изгиб шеи. Сквозь майку видны соски. Соблазнительная невинность. Аллегра сказала:

5. В старших классах одна моя знакомая девчонка залетела. Поначалу мне она понравилась, и, когда она залетела, мне стало ее жалко — слышала бы ты, что про нее говорили пацаны. Но тогда она уже перестала мне нравиться. У этой истории есть еще середина, только я слишком устала, чтобы рассказывать.

Аллегра напилась. И, похоже, не одна. Она видела раскрасневшиеся щеки и стеклянные глаза Пруди. «Пти Сира» исчезло, как по волшебству, и Джослин послала ее на кухню за бутылкой «Графини Мальбек» и Сильвией: та еще не вернулась после звонка. Аллегра встала и поняла, что пьяна.

Сильвия сидела в темной кухне, уже положив трубку.

— Ну что, дочка, — сказала она обычным голосом. Такое притворство было ни к чему, тем более перед Аллегрой.

— И как ты так спокойно это переносишь? — спросила она. — Можно подумать, тебе все равно. — Аллегра знала, что не управляет собой. Она слышала пьяный, неуправляемый голос из собственного рта.

— Не все равно.

— Незачем это скрывать. Никто не станет думать о тебе хуже, если ты разобьешь бокал, заорешь, ляжешь спать или выставишь их за дверь.

— Можно я останусь собой, дорогая? — ответила Сильвия. — Знаешь, где мы были, когда Дэниел попросил развод? Он повел меня ужинать в ресторан. В «Бибу». Я всегда хотела сходить в «Бибу», но нам никогда не удавалось. И мне только что пришло в голову: он заказал столик заранее, а потом неделями делал вид, что все нормально. Так заботливо бросить жену.

— Но не мог же он спланировать этот вечер! Он наверняка не знал, что и когда скажет. Не все же так тщательно планируют каждый шаг, как ты.

— Наверное, ты права. Я думаю, разлюбить не более разумно, чем влюбиться. Слава богу, дождь идет. В этом году дождей почти не было.

Сильвия смутно отражалась в кухонном окне. Аллегра подумала, что видит ее лицо с обеих сторон. Мать была красивой женщиной и долго держалась, но потом, несколько лет назад, резко постарела. Теперь ясно, как старение пойдет дальше, куда придется следующий удар.

Аллегра неуверенно опустилась на пол и положила голову на колени матери. Она чувствовала, как та распутывает ей волосы.

— Что мы с тобой об этом знаем? — спросила Аллегра. — Мы не из тех, кто способен разлюбить, правда?

Убедившись, что Коринн уснула, Аллегра встала и пошла в кабинет. Опрокинула на пол корзину для бумаг. Там было немного, и то разорвано на крошечные, безнадежные кусочки, причем Коринн на таких листах не печатала. На одном обрывке Аллегра прочла тисненое слово «Зиззива»[16]. Она упорно сортировала их по цвету, пока не получилось три горки. На ней была одна ночная футболка до колена, так что она вытащила из бельевого шкафа одеяло, закуталась в него и улеглась на пол, складывая бумажки.