Здесь повторяются одни и те же формулировки – «и стало так», «по роду и по подобию», «и был вечер, и было утро» – и рассказ аккуратно выстраивается по модели: в большей части дней вершится один акт творения, и только в третий и шестой день – по два. (Некоторые полагают, что за этим скрыт рассказ о творении за восемь дней.) Медленное, неторопливое течение прозы слегка завораживает. В ней совершенно отсутствуют разнообразие и яркость «стиля саги». Авторы, предпочитающие «священнический стиль», редко рассказывают истории с обилием персонажей и любопытными случаями, а скорее декламируют эпизоды событий, превращенных в ритуал. Достоинство и мощь таких произведений несомненны – как и то, что их творцы отходят и от библейских «саг», и от сочинений «второзаконнической школы».

Предполагают, что «священнический стиль» восходит к тем, в чьей власти находился Второй Храм – или, возможно, к их предшественникам, которые в годы Вавилонского плена стремились детально проработать правила храмового богослужения и свести их в систему. В Книге пророка Иезекииля, священника, вершившего свои труды среди изгнанных, есть пассажи, представленные в схожем стиле – особенно в наставлениях, касающихся жизни в восстановленной Земле Обетованной (Иез 40–48). Примером самой современной аналогии, наверное, может стать юридический английский: в нем никогда не пытаются избежать повторений или многословия, поскольку необходимо совершенно точно выразить суть.

Мы могли бы ожидать, что в одном из этих трех стилей будут написаны целые книги – но оказывается, что в Еврейской Библии это совершенно не так. Даже в одном-единственном предании могут проявиться два стиля, а то и все три. Пример такой нелепости – вторая глава Третьей книги Царств, в которой «второзаконнический стиль» смешан со «стилем саги», отчего речь умирающего царя Давида весьма приводит в замешательство:

Приблизилось время умереть Давиду, и завещал он сыну своему Соломону, говоря: вот, я отхожу в путь всей земли, ты же будь тверд и будь мужествен и храни завет Господа Бога твоего, ходя путями Его и соблюдая уставы Его и заповеди Его, и определения Его и постановления Его, как написано в законе Моисеевом, чтобы быть тебе благоразумным во всем, что ни будешь делать, и везде, куда ни обратишься…

В то время как основная речь (стихи 5–9, второй абзац вверху) вроде как вдохновляет наследника престола – Соломона, сына Давидова – свести старые счеты и убить злейших врагов отца (ведь он «человек мудрый»), первый абзац, в котором приведены стихи 1–3, напротив, в явно «второзаконническом стиле» велит ему соблюсти закон и заповеди Моисея (которые политическое убийство не поощряют). Это противоречие лучше всего объясняется тем, что основную речь сочинили прежде, чем «второзаконнический» пассаж, – а потом добавили и его, пытаясь чуть приглушить постыдный призыв к кровожадной мести и перестроить образ царя, наделив его ролью проповедника закона. (В более поздних преданиях, приведенных в Книге Паралипоменон, Давид обратится главным образом в священника.) Если это и правда так, то вторая глава Третьей книги Царств – не единый и цельный текст, а такой, куда со временем внесли дополнения поздние сочинители. Такие «второзаконнические» вставки – не редкость в Еврейской Библии. Мартин Нот, немецкий ученый, исследователь Ветхого Завета, в 1943 году предположил [7], что целый корпус исторических повествований от Книги Иисуса Навина до Четвертой книги Царств самым тщательным образом отредактировали, чтобы его можно было читать как единое целое, и придали ему «второзаконнический» вид. И с тех пор, как появились труды Нота, эти книги, и в их числе саму Книгу Второзакония, принято называть «Второзаконнической историей» [8]. Эти исправления и дополнения ни в коей мере не устраняли целиком и полностью древний оригинал, и довольно большие отрывки, представленные в «стиле саги», в той или иной мере присутствуют на всем протяжении текста. Рассказы о Сауле и Давиде в Первой и Второй книгах Царств почти не проявляют признаков «второзаконнической» редактуры – и потому образы обоих царей, представшие перед нами, сложны и далеко отстоят от шаблонности «второзаконников». Цари изображены героями, но не лишены недостатков, и оба они – далеко не лучший образец для подражания в плане покорности Богу или свершения моральных деяний. Но во всех остальных случаях, особенно в Книге Судей и в Книгах Царств, рука «второзаконников» заметнее, и, вероятно, ярче всего она проявляется в пассажах, «подводящих итог» – в тех, где царей объявляли хорошими или плохими в зависимости от того, брались ли те уничтожать местные языческие святилища, как того требовала Книга Второзакония, или нет.

Выходит, «стиль саги» древнее, чем «второзаконнический», и более сложные истории, с обилием нюансов, предшествовали моралистическим рассказам и вставкам. Большинство ученых датирует «второзаконнический стиль» VII–VI веками до нашей эры, поскольку сама Книга Второзакония (или одна из ее ранних версий), как долгое время считалось, была связана с реформами богослужения при царе Иосии, а они, согласно 4 Цар 22:3, прошли примерно в 621 году до нашей эры. Как принято считать, при Иосии жертвоприношения стали совершаться в Иерусалиме, и это соотносится с главным требованием Втор 12. Таким образом, «стиль саги» оказывается древнее этого события и, вероятно, восходит к VIII веку нашей эры. А как мы видели в главе 1, к этому времени восходит и вся еврейская литература. Впрочем, это не значит, что «стиль саги» прекратили использовать. «Второзаконнический стиль» его не заменил, а просто кое-где, как говорится, «лег поверх». Итак, «Второзаконническая история» представляет собой редактуру древних преданий с расчетом на то, чтобы, пусть и небрежно, вписать их во «второзаконническую» повестку дня. Оба стиля – работа обученных писцов. Но те, кто записывал «саги», по большей части опирались на древние, и, вероятно, в основном устные источники, или же сочиняли свободно. А «второзаконнические» редакторы брали уже существующие писания и обновляли их в свете своих забот и проблем.

«Священнический стиль» мы по большей части встречаем в Пятикнижии. У него много примеров – таковы, скажем, предписания закона, часто связанные с порядком богослужения в Израиле. По сути, именно в «священническом стиле», как кажется, создан главный раздел Пятикнижия – вторая половина Книги Исхода, вся Книга Левит и первая половина Книги Чисел. Кроме того, «священнические» писания переплетаются с более древними «сагами» в Книге Бытия и в первой половине Книги Исхода, где ряд широко известных преданий о патриархах и Моисее представлен в двух версиях: в «стиле саги» и в «священническом стиле». В Быт 2:4–25 сохранена «сага» о сотворении рода человеческого. И от версии, представленной в Быт 1:1–2:3, она отличается не только в деталях (мужчина создан прежде женщины; они созданы в разное время; сотворение животных проходит после того, как создан мужчина, но до создания женщины). Она отличается и стилем повествования, и это сейчас заботит нас больше. «Сага» гораздо больше, нежели «священническая» версия, похожа на предание. В ней Бог говорит с человеком, приказывает ему (не есть «с дерева познания добра и зла»), а потом экспериментирует с созданием животных, уготованных человеку в спутники, и когда это ни к чему не приводит, создает женщину. И в этом предании Бог намного ближе к персонажу рассказа, чем всемогущий образ в «священнической» версии сотворения мира. А кроме того, в «саге» нет никаких стереотипных формулировок.