Принцесса устраивала званые вечера в голубом салоне почти ежедневно. Я была неизменно приглашена, но не ходила ни разу, хотя Виридиус постоянно зудел об этом и ругал меня. К вечеру я страшно уставала от того, что приходилось постоянно быть начеку и всего опасаться, да и оставаться допоздна не могла, потому что нужно было ухаживать за садом и ни на день не забывать о чешуе. Виридиусу знать обо всем этом было нельзя; я раз за разом разыгрывала стеснительность, но он продолжал настаивать.

Старик вскинул кустистую бровь и почесал щеку.

— Ты никуда не пробьешься при дворе, если будешь бегать от людей, Серафина.

— Меня совершенно устраивает мое нынешнее положение, — ответила я, перебирая листы пергамента.

— И ты рискуешь обидеть принцессу Глиссельду, пренебрегая ее приглашением. — Тут он проницательно прищурился и добавил: — Быть такой необщительной не совсем нормально, тебе не кажется?

Внутри все сжалось. Я передернула плечами, стараясь ничем не выдать, как чувствительно отношусь к слову «нормально».

— Сегодня ты придешь, — заключил старик.

— У меня на сегодня уже есть планы, — сказала я с улыбкой, той самой, которую обычно тренировала по утрам.

— Значит, придешь завтра! — приказал он, от гнева сорвавшись на крик. — Голубой салон, девять вечера! Либо ты придешь, либо очень скоро окажешься без работы!

Трудно было определить, говорил ли он серьезно или блефовал; я еще плохо его знала. Нервно вздохнув, я решила, что сходить разок на полчаса — это не так уж страшно.

— Простите, сэр, — склонила я голову. — Приду обязательно. Я не знала, что для вас это так важно.

А потом, держа улыбку, словно щит между нами, сделала реверанс и вышла.

Даже из коридора было слышно, как хихикают принцесса и одна из ее фрейлин — кого она там на этот раз притащила с собой. Судя по тону, ровесница. Я мимоходом подумала, как звучал бы хихикательный концерт. Понадобился бы целый хор из…

— Так что, она очень вредная? — спросила фрейлина.

Я застыла на месте. Не могли же они говорить обо мне?

— Прекрати! — воскликнула принцесса. Смех ее журчал, как вода. — Я сказала «раздражительная», а не «вредная».

У меня запылало лицо. Раздражительная? Неужели вправду?

— Но все равно, сердце у нее доброе, — добавила принцесса Глиссельда, — что делает ее полной противоположностью Виридиусу. К тому же она почти мила, вот только вкус в одежде ужасный — и я решительно не могу понять, что она творит со своей прической.

— Ну, этому легко помочь, — вставила фрейлина.

Я наслушалась достаточно и шагнула за порог, кипя от ярости, но стараясь не подтвердить данную мне характеристику. Фрейлина была наполовину порфирийка, если судить по темным кудрям и теплому, смуглому оттенку кожи. Смутившись, что ее подслушали, она прижала ладонь ко рту.

— Фина! — воскликнула принцесса Глиссельда. — Мы как раз о тебе говорили!

Только принцессам позволено никогда ни в каком разговоре не чувствовать неловкости. Она улыбнулась ослепительно безмятежной улыбкой; солнечный свет из окна у нее за спиной превратил ее золотые волосы в нимб. Присев в реверансе, я подошла к клавесину.

Принцесса Глиссельда поднялась и стремительно двинулась от окна в мою сторону. Ей было пятнадцать — на год меньше, чем мне, и от этого мне было странно ее учить. Для своего возраста она была очень миниатюрна, отчего я чувствовала себя неуклюжей великаншей. Она обладала любовью к парче, усыпанной жемчугом, и такой уверенностью в себе, о какой я и мечтать не могла.

— Фина, — прощебетала она, — это леди Милифрин. Она, как и ты, обременена излишне длинным именем, поэтому я зову ее Милли.

Приветственно кивнув Милли, я едва удержалась от того, чтобы заметить, как глупо эти слова звучат из уст человека по имени Глиссельда.

— Я приняла решение, — провозгласила принцесса. — Я буду выступать на концерте в честь кануна Дня соглашения, исполню гальярду и павану. Но только сочинения Терциуса, а не Виридиуса.

Я расставляла ноты на пюпитре, но при этих словах помедлила с книгой в руке, взвешивая ответ.

— Если помните, в сюите Терциуса вам нелегко давались арпеджио…

— Ты хочешь сказать, мне не хватит мастерства? — Глиссельда угрожающе вздернула подбородок.

— Нет, всего лишь напоминаю, что вы назвали Терциуса жалкой трухлявой жабой и швырнули ноты о стену. — Тут обе захохотали. Я добавила осторожно, словно ступая на шаткий мост: — Если вы будете упражняться и послушаетесь моих советов по поводу аппликатуры, у вас начнет получаться достаточно хорошо.

Достаточно хорошо, чтобы не опозориться, следовало бы добавить, но это было бы неблагоразумно.

— Я хочу показать Виридиусу, что Терциус в дурном исполнении все равно звучит лучше, чем его дурацкие песенки — в хорошем, — сказала она, покачав пальцем. — Достанет мне для этого мелочной мстительности?

— Без всякого сомнения, — сказала я и только потом поняла, что не стоило отвечать так поспешно. Но девочки лишь рассмеялись снова, и я решила — ничего страшного.

Глиссельда села на скамейку, вытянула элегантные пальчики и принялась за Терциуса. Виридиус однажды объявил — громко и перед всем двором, — что таланта у нее, как у вареной кочерыжки; но я находила, что при должном отношении она проявляет и интерес, и прилежность. Мы долбили эти арпеджио больше часа. Руки у нее были маловаты — получалось с трудом — но она не жаловалась и не отступалась.

Урок завершился урчанием у меня в животе. Даже мое тело отдельно от меня вечно нарушало правила приличия!

— Пора отпустить вашу бедную учительницу на обед, — сказала Милли.

— Это у тебя в животе? — с живостью спросила принцесса. — А я могла бы поклясться, что в комнате дракон. Да сохранит святой Огдо наши кости от ее зубов!

Я провела по зубам языком, выдерживая паузу, чтобы ответ не прозвучал резко.

— Высмеивать драконов, конечно, популярная забава у нас, гореддцев, но скоро прибудет ардмагар Комонот, я не уверена, что ему понравятся такие разговоры.

Псы небесные, а я ведь и вправду раздражительная, хоть и старалась держаться. Она не преувеличивала.

— Драконам никогда ничего не нравится, — сказала Глиссельда, выгибая бровь.

— Но она права, — заметила Милли. — Грубость остается грубостью, даже если на нее не обиделись.

Принцесса закатила глаза.

— Леди Коронги сказала бы, что нам надо показать свое превосходство и поставить их на место. Подавляй, иначе окажешься подавленным. Драконы по-другому не умеют.

Мне подумалось, что обращаться таким образом с драконами очень и очень опасно. Я замялась, не зная, есть ли у меня права поправлять леди Коронги, гувернантку Глиссельды — ведь она во всем стояла выше меня по положению.