Так вот, с той или иной степенью успеха происходило простое человеческое соитие, укрытое от нескромных глаз. Строго по инструкции крупного специалиста Вольта Гиршина — он снизу, она сверху. «Прости меня, грешную», — плевались и каялись целомудренные дамы. Но потом входили во вкус и смущенно замолкали. Только громко стонали и тихо вскрикивали. Об этом уж подробно рассказывали товарищам на досуге возрожденные мужчины. Ибо после трех-четырех таких романтических поездок рефлекс эрекции закреплялся, и древнейшее изобретение природы начинало вполне прилично «фурычить» (в смысле — функционировать).

Можете себе представить популярность Воли среди тоскующих и действительно глубоко несчастных мужиков? Слава его была почти легендарной. Больше, чем у Стаханова и Паши Ангелиной, и лишь чуть меньше, чем у Гагарина. Ненамного. А где слава, там и зависть. Был даже такой знаменитый роман прекрасного писателя Юрия Олеши: «Зависть». А где зависть, там и завистники. Они, подлые, это роскошное мероприятие и загубили. Написали донос в обком нашей партии. Мол, неприкрытый разврат с псевдонаучной подоплекой. Идеологическая диверсия. Использование служебной автомашины и расходование дефицитного бензина на внеплановые цели. А цели как раз были плановые — у Воли целая очередь выстроилась из страждущих. Они даже слегка ссорились: «Я раньше тебя записался на е…лю. Твоя баба еще не прошла инструктаж, а моя прошла, мне Вольт Григорьевич так и сказал. Хвалил ее!»

До этого доноса-анонимки все шло успешно. Более чем. И научный материал набирался. А потом полностью вошел в блестящую докторскую диссертацию и монографию Гиршина. Но! Донос испортил всю песню. Потянулись проверочные комиссии из райкомов-обкомов-горздравов. Неискушенные шахтеры радостно ржали и подробно описывали волнующий их процесс всем комиссиям подряд. Мужики в комиссиях (их меньшинство) слушали внимательно и даже сочувственно покряхтывали. А вот женщины — их было подавляющее большинство, причем пенсионного возраста, сплошь общественные инструктора (была такая стукаческая должность) — они густо краснели, трясли партийными прическами- коками и мелко семенили ногами в фильдеперсовых чулках, убегая от, правды жизни. Вслед им несся совершенно гусиный гогот и жеребячье ржание. Я думаю, они чувствовали себя в «капричос» Гойи или химерах Брейгеля. Ну, это как посмотреть. Тем более что этих художников на выставках соцреализма они не встречали.

Одним словом, последовали суровые выводы. Объявить строгий выговор члену партии Исааку Израилевичу Либману, главному врачу областной больницы, предупредить его о неполном служебном соответствии, эксперименты над живыми людьми прекратить, на кафедре неврологии провести тщательную проверку научной тематики.

Ну и при чем здесь Изя Либман, дружок Воли Гиршина? Только потому, что дружок развратителя?

Изя Либман был плотным жизнерадостным мужчиной, который бегал трусцой, регулярно купался в проруби, соблюдал строгую диету, ничего не пил крепче кваса, был верен жене и строго руководил больницей. У него всюду была образцовая чистота и порядок. А в коридорах на цепях под потолком висели электрические транспаранты с загадочными буквами «УТ». После обеда в них загорались зеленые лампочки, посетители изгонялись, больные заползали под одеяла, потому что УТ означало: «Уважайте тишину!». Вечером после десяти их тоже зажигали. Порядок.

Так при чем здесь Изя? И где Воля? При том, что Изя был членом КПСС, а Воля благоразумно им не был. Партийная комиссия хотела наказать Гиршина, но он беспартийный, поэтому наказывали Либмана. За что? За все! Беда с этими евреями. Да еще в нашем Казахстане.

Какой-то доброхот еще прислал в адрес комиссии сексуальный компромат — случайно «залетевший» в казахскую глушь номер «Плейбоя». На обложке которого как раз в условной, но высокохудожественной форме обозначалась любимая Волина позиция — всадница сверху. Журнал действительно использовался доктором как учебное пособие и был зачитан до дыр. Комиссия его тоже изучала с глубоким интересом, а один почтенный член из идеологического отдела райкома брал его домой. И неоднократно! Потом приобщил к выводам комиссии. Короче говоря, эту сексуальную лавочку прикрыли. А с нею развалили всю важную социальную структуру реабилитации инвалидов.

Дело в том, что Воля был спец не только по проблемам «ниже пояса». Как замечательно писал Губерман: «Я живу теперь спокойно, так как власти не мешаю, лишь проблемы ниже пояса я и ставлю, и решаю». А Воля решал и другие проблемы, связанные с несчастными спинальниками. Он добился факта профессиональной переориентации инвалидов. То есть, когда становилось ясно, что потерпевший не встанет на свои ноги (а это прояснялось уже через 2–3 недели), к нему приходил мастер по переобучению: часовое дело и ювелирка, переплетное и портняжное мастерство, машинопись (тогда компьютеров еще не было). И языковые курсы — для тех, кто чуть пообразованней.

Медленно, но терпеливо они начинали обучать обезноженных (а иногда и обезрученных) людей основам какого-либо дела. В будущем оно могло их прокормить и тем самым хоть как-то утешить и приспособить к невеселой жизни. Это полезнейшее дело, которое Воля подсмотрел в Англии (мы туда ездили на конгресс), тоже развалили.

А вскоре выяснилось — жена горздравовского начальника из национальных кадров хочет заведовать отделением. А так как по специальности она гастроэнтеролог, то и отделение надо перепрофилировать. Что и было сделано. Так что антисексуальная кампания увенчалась полной победой. Изя с инфарктом отправился на инвалидность, а Гиршин отправился в Сибирь, в большой шахтерский город. Собрал вещички, расцеловался с одноименными любовницами, посетив и порадовав каждую персонально, взял в охапку детей, жену, двух-трех верных ассистентов и отбыл.

А по прибытии организовал такое же образцовое спинальное отделение, завел новых любовниц, подготовил докторскую и написал монографию. «Наш пострел» — так любовно звали его ассистенты.

Излеченные (сексуально) больные писали ему благодарственные письма, передавая искренние приветы от возрожденных подруг. В Сибири он тоже наладил методику, и очередь на е…лю удлинилась до Урала. В нее стремились попасть не только спинальники. Теперь Воля стал умнее — он определил в начальники этого отдела родную сестру местного шахтерского босса: человека властного, богатого и сурового. Когда сестра с восторгом рассказывала ему про успехи на сексуальном фронте, он расклеивал стальные ниточки губ, что означало поощрительную улыбку, и говорил: «Ну-ну». Весь город знал об этом красноречивом высказывании, и Гиршин стал фигурой неприкасаемой.

Он защитил докторскую, написал вторую серьезную монографию, по ней стали учиться другие врачи. Но резвился он по-прежнему. Такая у него была карма. Своими впечатлениями он щедро делился. Не хвастался, а просто описывал процесс, подробно останавливаясь на трудностях. Все-таки научный работник! Профессор. «Понимаешь, — говорил он задумчиво, теребя нос, предварительно глубоко засунув в него палец (такая была у него дурная привычка), — пришли мы к ней на новую квартиру, а там только что ремонт закончился. Абсолютная чистота и пустота. Шаром покати — ни дивана, ни креслица какого-либо завалящего, даже табуреток нету. Ведь есть такой «табуреточный» способ (тут он меня заинтриговал). А на дворе лето, на мне бобочка, а на ней легкое платьице, подстелить нечего. Что делать? А на голом полу очень жестко, она женщина нежная. Пришлось подоконник использовать, благо в новых домах они пошире. Чуть стекло не выдавили».