— Я твой друг, — с укором сказал Марат. — К тому же я твой земляк. И я сделаю все, чтобы помочь тебе. Хочешь ты этого или нет.

Сулейману стало стыдно. Набросился на человека ни с того ни с сего. А ведь он пришел с лучшими намерениями. Поддержать, утешить…

— Извини, — тихо произнес Сулейман. — Правда, прости. Просто мне и в самом деле очень паршиво.

Марат понимающе покивал:

— Пойми, брат, я не призываю тебя относиться к этому легче. Но ничего уже не исправишь. Попробуй просто об этом не думать. Кстати, учитель узнал о твоей травме и велел передать тебе это…

Марат вынул из кармана сложенный вдвое листок бумаги и протянул Сулейману.

— Он еще здесь? — спросил Сулейман, разворачивая листок.

Марат уныло покачал головой:

— Нет. Ты же знаешь, ему опасно находиться в одном месте больше нескольких часов.

— Но он в Германии?

— Точно не знаю, но, скорей всего, нет. Мы проводили его до аэропорта, и он улетел. Куда — не знаю.

Сулейман поднес листок к глазам. Он был испещрен фиолетовыми арабскими завитушками.

— Здесь же по-арабски, — разочарованно протянул Сулейман.

— Я знаю, — кивнул Марат. — Здесь написано, чтобы ты не терял присутствия духа и поскорее поправлялся. Аллаху нужны такие люди, как ты. Ты избран.

— Так и написано? — с сомнением. спросил Сулейман.

— Да.

— Надо же… Прямо как в «Матрице». «Ты избранный, Нео, тебя ждет великий путь!»

— Так и есть! — засмеялся Марат. — Всех нас ждет великий путь, если мы не сдадимся и не выпустим меч из рук.

Сулейман горько улыбнулся, вздохнул и сказал:

— Не знаю, как насчет меча, Марат, но мяч я, кажется, уже потерял.

Марат взял из рук Сулеймана письмо, вынул из кармана зажигалку, высек язычок пламени и поднес его к письму. Бумага занялась сразу. Марат держал письмо до тех пор, пока огонь не поднялся до самых пальцев, затем бросил его на пол и растоптал.

— Ну что теперь? — спросил он Сулеймана.

Тот пожал плечами и ответил:

— Контракт будет аннулирован. Я поеду в Россию. Вот, собственно, и все.

Дверь Грязнову открыл высокий, худой старик с лицом, испещренным морщинами, и впалыми, красноватыми глазами, смотревшими на мир с каким-то затаенным испугом.

«Видать, здорово старика жизнь потрепала», — решил Грязнов и приветливо кивнул.

— Здравствуйте, Сулейман Фархатович. Я Грязнов. Старик прищурился.

— Да-да… Это с вами я разговаривал по телефону, верно?

— Абсолютно.

— Проходите.

Табеев-старший потеснился, впуская гостя в квартиру.

— Если хотите, можете не разуваться, — сказал он. Грязнов взглянул на тканый ковер, устилающий пол,

и сказал:

— Да нет, я, пожалуй, все-таки разуюсь.

Оставшись в носках, Грязнов прошел в комнату. В комнате, на диване перед телевизором, сидела женщина. Поздоровавшись с Грязновым, она поднялась с дивана и ушла в соседнюю комнату.

— Моя жена, — объяснил Табеев-старший.

— Мама Сулеймана? — спросил Грязнов.

Табеев покачал головой:

— Нет. Это вторая жена. Мама Сулеймана умерла пять лет назад. — Он сделал грустное лицо и что-то тихо прошептал на незнакомом языке.

«Что-то типа — царствие ей небесное», — понял Грязнов.

Они сели за небольшим круглым столиком. Хозяин взял чайник и вопросительно посмотрел на Грязнова. Тот отрицательно покачал головой. Хозяин вздохнул и с явным сожалением поставил чайник на место.

— Хорошая квартира, — одобрительно сказал Грязнов, окинув взглядом комнату. — Я слышал, что вы купили ее недавно?

— Недавно. Пришлось продать квартиру в Казани. Плюс сын кое-что подкинул.

— А почему уехали?

Старик нахмурил лохматые брови, отчего его грустное, морщинистое лицо стало похоже на лицо старого волшебника, который проиграл схватку со злом.

— Сулейман, когда приехал из Германии, был совсем плохой, — негромко сказал старик. — Он сильно переживал из-за того, что его уволили из команды. Операция на голени прошла с осложнением. После второй операции ему запретили заниматься футболом. — Старик задумчиво пожевал запавшими губами. — Раньше он спиртного и в рот не брал, а тут… Стал постоянно пропадать в кабаках с этими бандитами…

— С какими бандитами? — насторожился Грязнов.

— Да со своими друзьями. Были у него друзья по школе. Сначала-то работали на заводе, как нормальные люди, а потом сладкой жизни захотелось — надели спортивные костюмы и стали бизнесменами. — Старик тяжело вздохнул. — Только знаю я их бизнес. Обложили данью торговцев на рынке — вот и весь бизнес.

— А Сулейман? Он тоже занимался с ними «бизнесом»?

— Какой там, — махнул рукой Табеев-старший. — Деньги у него еще с Германии остались. Успел, слава аллаху, заработать. А вот собутыльников он с собой из Германии не привез, поэтому пил с этими.

Табеев вздохнул, на этот раз тяжелее прежнего, и о чем-то глубоко задумался. Грязнов посидел с полминуты, глядя на старика, затем деликатно покашлял в кулак.

— Сулейман Фархатович, вы сказали, что ваш сын связался с рэкетирами. Так что случилось потом?

— А потом он напился и пошел с ними «на дело». А там милицейская облава. Подонки эти убежали, а Сулеймана моего сцапали. Так ведь всегда бывает, да? Виноватые убегают, а невиновных сажают в клетку. Как зверя. — Табеев хрипло вздохнул. — Ладно. Пришел я к нему, значит. «Как же так, — говорю, — Сулейман?» А он мне: «Ничего, отец. Раз я здесь, значит, Аллаху так угодно». Рассердился я. Говорю: «Чушь ты несешь, Сулейман. Разве может быть угодно Аллаху, чтобы ты сидел в клетке? Люди должны ходить под небом и дышать чистым воздухом». А он мне: «Значит, надо было, чтобы я сел в клетку за разбой и вымогательство. Не ровен час — посадили бы за убийство. Вот и получается, что Аллах меня сюда от самого себя спрятал». «Э, — говорю, — какой глупый ты, Сулейман, хоть и мой сын. Разве может человек убежать сам от себя?» А он вздохнул и говорит: «Не знаю. Но попытаться стоит».

Старик протер пальцем воспаленные глаза и снова впал в задумчивость.

— Ясно. Значит, впаяли вашему сыну разбой и вымогательство, — вновь напомнил о себе Грязнов. — И что было потом? Почему он не в тюрьме?

— Потому что не все деньги пропил, — коротко ответил Табеев-старший. — Об остальном догадывайтесь сами.

— Ясно, — вновь сказал Грязнов. — Но почему вы уехали из Казани?