— Вот тут он приморился. Зырь, не дрыхнет, поди баксы считает. Вот и накрой его…

Влас нахально позвонил. Хотя время было позднее, кто-то быстро подошел к двери.

— Ты, что ли? — послышался вопрос.

— Ага, — ответил Меченый и, едва дверь приоткрылась, мигом ворвался внутрь дома.

— Ты кто? Тебе чего? — растерялся хозяин, но Влас дорожил временем и, схватив его за грудки, втащил в дом.

Подельщики, видя это, довольно потирали руки: Влас справится. Вон он какой лось, один за троих. Любого в бараний рог свернет своими клешнями. Стали ждать.

Время тянулось медленно. Из дома сквозь толстенные стены не доносилось ни звука.

— Значит, все в ажуре! Иначе кипиж засекли б.

И вдруг оба заметили свернувшего к дому человека. Он был громадный. Воры хотели его притормозить, но тот так быстро вошел в дом, что стремачи столкнулись лбами на пороге.

— Шустрый падла! Ну, теперь жди шухер. Этот козел за собой двери запер на ключ. И в окна не сунешься: зарешеченные, — настороженно вслушивались в каждый звук, доносившийся из дома.

Оттуда лишь глухие голоса слышались.

— Уж не разборка ль там?

— Тебе что ботал Шкворень? Вырвет навар Меченый — останется в «малине», коль проколется — туда ему дорога. Жалеть некого, не прикипели к нему. Да и самим с этим базарным хорьком не обламывалось. Может, хоть нынче пофартит?

Стремачи тихо стояли у окна, когда из двери, открывшейся с треском, внезапно вылетел Меченый. Пропахав носом до самых ворот, встал на ноги и пригрозил, повернувшись к дому:

— Клянусь кентелем, своими клешнями сорву с тебя шкуру, козел!

— Ты, вонючка облезлая, отваливай, покуда тебя менты не прошли хором! Мне это устроить ничего не стоит! Линяй к своему Шкворню и вякни, скоро я к нему за наваром возникну за беспредел. А не захочет доиться, влетит на разборку вместе с вами, мудаками! Не хрен в чужие пределы лезть! — Захлопнулась дверь.

Меченый всю дорогу матерился. О том, что произошло и доме, он рассказал уже в хазе:

— Представляешь, пахан, все началось кайфово. Я того базарника за самую душу приловил и финач к горлянке. Ботаю ему: отдай, не то потеряешь. А он, пропадлина, ногами сучит, вырваться норовит. Выскочить ему не удалось, но дверь в другую комнату все ж открыл ногой. Откуда кобель возник с меня ростом и враз ко мне — шасть! Я в карман за пером, а он за руку и за яйцы враз ухватился клыками, смотрит и рычит. А пасть у него такая, что любого с кентелем проглотит. Глянул я на него, и все анализы из штанов полезли сами по себе. Я такую зверюгу отродясь не видел. Овчарки зоны ему в щенки годятся, — тряс кровоточащей рукой. — А тот базарный пахан, чтоб ему хер на лбу вырос, еще зюкает его, мол, оторви ему яйцы, Султан. Я и вовсе струхнул. А что, если и впрямь откусит? Пошевелиться нельзя, кобелюка за всякий бздех стремачит, и стоять вот так тоже жутко. Ну, изловчился, ногой поддел и финачем бок пропорол зверюге, завалил и к хозяину! Вцепился в него намертво и ботаю: мол, гони бабки, падла!

Влас рассмеялся.

— Он уже синеть стал, вот-вот укажет, где кубышку держит, но тут его выродок нарисовался. Как возник в дверях, мне аж зябко стало. Не мужик — шкаф с антресолью. Глянул на нас и спрашивает: «Это ты чего на полу валяешься, отец?» Ну, тот ему на меня смаячил, мол, грабитель душу вытряхивает, бабки требует. Тот, мать его в задницу, сгреб меня в охапку, оторвал от родителя да как швырнет об угол. У меня искры вместе с пуговками отовсюду брызнули. А он как завопит: развелось, мол, этих бандитов больше, чем мандавошек у блядешек! «Не успели от налоговой отдышаться, — говорит, — менты нарисовались! Вместе со шкурой все забрали. Теперь этих черти принесли. Самим зубы с жопой хоть в аренду сдавай, никакой прибыли нет, а этих чертей все больше! Менты меня в свою банду зовут. Уже без смехуечков! Так там ни с кем делиться не надо, сам стану снимать навары!» Ну, базарная вошь на него цыкнул, велел захлопнуть пасть и, указав на меня, ботнул: «Этот от Шкворня пожаловал. Они к нам в третий раз намылились. Управься сам, но так, чтоб больше не возникали на пороге». Я вскочил, хотел защититься, но не углядел, кто из них зафитилил в меня дедовской табуреткой. Поверишь, пахан, она одна тяжелей всей твоей хазы. Даже мой кентель, познавший прорву кулаков на многих разборках, от той табуретки не своим голосом взвыл. Я в том углу не только имя с кликухой, чуть душу не посеял.

— Но пса ты завалил?

— Пропорол ему бочину. Такое быстро заживает. Достать покруче уже не пришлось.

— Ладно! Одним обломом больше стало, но тут пес. Может, в другом деле пофартит? — прищурился Шкворень и решил послать своих на хозяина бара, обрусевшего грузина, который время от времени откупался от Шкворня.

И только собрались кенты в дело, сявки, стремачившие хазу, промаячили шухер. Едва успели выскочить, менты ворвались в комнаты. Прижучив сявку, спрашивали о пахане и Власе. Грозили разборкой самой свирепой, если кто-нибудь из Шкворневой банды засветится ненароком у хозяина базара.

— Всех размажем и уроем! Так и передай! — сказали, уходя.

— Видал я их! — отмахнулся Влас, но приметил за окном мелькнувшую тень. — Кто-то стремачит нас!

Выскочил наружу, но ментов не увидел. Лишь мужик, живший по соседству, вытаскивал из-под крыльца пахановской хазы свою кошку.

— Чего ты тут маячишь? — цыкнул Влас.

— Пошел вон! Я по своим делам, а ты чего туг околачиваешься? — прищурился мужик, оглядев Меченого уж слишком пристально, запоминающе.

— Чего уставился? — шагнул к нему Влас.

Мужик не отступил, взял кошку на руки. Ушел молча, а через полчаса, когда кенты успокоились, сявки снова забили тревогу:

— Лягавые! Смывайтесь, кенты!

Влас выскочил вовремя, но ему поневоле вспомнился соседский мужик: «Стукач! Не иначе! С чего б ментам во второй раз за ночь возникать? Кого-то пасут, а фискала на «хвост» посадили. Интересно, на кого теперь охотятся мусора?» Выглянул из-за забора, увидел двух ментов, притаившихся на лавке у калитки. Тихо приблизился, прислушался к разговору.

— Опять мелкоту взяли. Что с нее толку?

— Да, Смирнов снова ворчать будет.

— А может, они вернутся? — услышал Влас тихий вопрос.

— Вряд ли. Не верю. Это логово у них не одно.

— Где ж теперь найти нам этого Власа? — услышал Меченый и понял все.

— Говорят, он недавно из зоны.

— Да, но человека хотел убить. Ночью вломился за наваром. Собаку поронул и самого чуть не угробил. Сын вовремя вернулся.

— Не унимаются гады! — вздохнул кто-то из ментов.

— Так эта сволочь уже два срока отмотала. И снова за свое.

— Стрелять их надо! Рожденный гадом не станет человеком. Это однозначно.

— А я думаю, в другом беда наша. В самой жизни. Беспросветная она, тяжелая. Вон нам сколько платят? Копейки! Как прожить на них? Ты хоть холостой, а у меня двое пацанов. Домой хоть не возвращайся: жрать просят. А где возьму? Одну картошку едят, порой без хлеба, — вздохнул мент. — Мы терпим, молчим. Другие не хотят. Рискуют головой, чтоб хоть немного пожить в сыте, а потом подыхать в зоне с голоду. А мы на воле не лучше их. Так у этих хоть какие-то проблески в жизни есть.