От юнца отошел его сопровождающий — лысый мужчина, который, похоже, имел здесь некие привилегии: он ворвался в помещение для аудиенций, и человек, только что допущенный к Карафе, — полнотелый епископ в красном одеянии — был оттуда изгнан, несмотря на негодующие протесты. Епископ походил на толстого возмущенного голубя, ерошащего перья, и Томас поймал себя на том, что улыбается, — в последние годы это стало для него редким ощущением. Томас посмотрел на юнца, проверяя, разделяет ли тот его веселье. Оказалось, что паренек смотрит прямо на него, но в его взгляде смеха не было.

Томасу вдруг почудилось, что он уже когда-то видел этого молодого человека. Вид у юноши был умный, а Томас много лет преподавал в иезуитских школах — до того, как пришло его истинное призвание. Рискнув, он задержал взгляд юнца и поднял руки к груди, так что левая прикрывала правую от посторонних взглядов. Сложив большой и указательный пальцы, он нарисовал в воздухе крошечный крест — сначала вертикальную прямую, а потом поперечину в форме буквы «8». Наблюдая за глазами юнца, Томас увидел, как тот стремительно отводит взгляд, а потом возвращает обратно. И почти сразу же взгляд юноши стал жестким, и он опустил глаза, снова принявшись оттирать кровь с груди.

«Он меня узнает. И он меня отвергает, — подумал Томас. — Почему?»

Внутренние двери открылись, и в них появился бритый мужчина. Когда все собравшиеся встали и начали охорашиваться, готовясь к аудиенции, бритоголовый жестом позвал юнца. Тот напрягся и двинулся вперед. Дверь закрылась за обоими, оставив в приемной возмущение и взъерошенные перья. Посреди всеобщего шума Томас заставил себя успокоиться.

«Что именно, — размышлял он, — могло будущему папе понадобиться от столь молодого человека? От юнца, чьи руки в крови?»

* * *

Джанни прекрасно знал, что ему нужно от кардинала Карафы: поручение. Убийства евреев были хорошей подготовкой, но это развлечение ему приелось. И кроме того, хоть евреи и были воплощением зла, у Святой Церкви имелись теперь враги гораздо более страшные и опасные. Как внутренние, так и внешние. Человек, с которым Джанни наконец удалось увидеться, это понимал. Он с самого начала возглавил борьбу против еретиков, ведьм и грешников. Этот человек создал в Риме инквизицию, искоренявшую несогласных повсюду, где он их ни встречал. Он очищал Италию огнем и мечом. А теперь он готовился перенести войну за пределы Италии, в земли, где верховодили Лютер, Кальвин и им подобные. А еще дальше, за огромными океанами, открывались новые земли, где дикари поклонялись идолам во тьме и грехах, не ведая о священном свете Истинной Церкви. Иезуиты начали эту работу. Но хотя Джанни получил у них образование, он считал их слабыми, не желающими делать то, что требуется. Иезуиты пытались научить его исцелять силой любви. Но Джанни по собственному опыту знал, Насколько действеннее бывает сила ненависти.

Как знал о силе ненависти и этот человек. Джанни взирал на съежившуюся фигуру, закутанную в красные одежды и восседающую на красном троне. Карафа! От одного его имени у Джанни подгибались ноги, так что он был рад тому, что перед тронным возвышением можно пасть ниц. Джанни распростерся на полу — так же, как за несколько часов до этого лежал перед распятием в той простой часовне. Тем временем стоявший над ним бритоголовый человек показал, что он не немой: наклонившись, он шептал какие-то секреты на ухо старику. Секреты, которые привели Джанни сюда.

Его ткнули пальцем и, подняв голову, Джанни Ромбо встретился взглядом со своим героем. Длинные тонкие пальцы поманили его к себе, а потом один, с огромным изумрудом, протянулся к нему. Снова упав на колени и вздыхая от восторга, Джанни лобызал перстень — снова и снова.

— Хватит.

Голос оказался негромким, довольно высоким и чуть дрожащим, но этому голосу не нужно было напрягаться, чтобы добиться повиновения. Джанни мгновенно выпустил руку, отступил назад и преклонил колени у основания трона.

— Ты трудился во имя вящей славы Божьей, как я слышал.

— Ad Majoram Dei Gloriam. — Иезуиты строго обучали его латыни — хотя бы это они сделали хорошо. Джанни легко перешел на этот древний язык. — Если ваше святейшество соизволит так думать. Я делаю то немногое, на что способен.

Сверху донесся хрип, в котором Джанни распознал смех.

— А это немало. Порой за всеми этими новыми врагами мы забываем о наших исконных. — Он помолчал. — Посмотри на меня, сын мой.

Джанни поднял глаза, почти ожидая, что будет ослеплен. Однако человек, сидевший перед ним, был всего лишь человеком. И к тому же старым. Некоторые говорили, что ему скоро восемьдесят. Карафа оказался немного похожим на того еврея: такая же желтая кожа, обвисшая складками на пергаментном лице, прядь седых волос, выбившаяся из-под шапочки. Однако глаза под кустистыми седыми бровями оставались не по-старчески зоркими.

— И я наслышан, что ты хочешь быть еще более полезным. Для веры. Для меня.

Сердце юноши забилось еще быстрее.

— Если вы сочтете меня достойным, ваше святейшество. Если вы позволите, я буду счастлив умереть ради вас.

Снова тот же хрип.

— Я еще пока не «твое святейшество», сын мой. Если все пойдет хорошо, то в ближайшие недели я вполне могу стать Папой. И тогда пусть мои враги трепещут. Пусть еретики дрожат в своем ложном поклонении, пусть ведьмы ежатся на своих шабашах. Я искореню их всех, я брошу их в огонь и спасу их души, умертвив их плоть. — Голос стал громче, мощнее. — И ты присоединишься к этой священной войне, сын мой? Ты умрешь за это?

— Испытайте меня, святейший. Позвольте мне доказать, что я достоин вашего доверия.

— О, непременно.

Карафа поднял руку, и бритоголовый мужчина вложил в нее пергамент. Щурясь на свет, кардинал некоторое время читал, а потом заговорил снова:

— Ты знаешь брата Лепидуса?

Это было имя из его прошлого. Имя, которое он старался никогда не вспоминать, потому что оно приносило с собой болезненные воспоминания: холодный пол в келье, врезающаяся в плоть веревка, опускающаяся на спину палка.

Моргая, Джанни пролепетал:

— Святой человек, ваше преосвященство. Аббат Монтекатини Альто.

— Вот как? Я мало о нем знаю. Только вот это… — Он помахал листком. — Некто, кому я доверяю, нашел это в его бумагах вместе с некоторыми… приспособлениями. Мне не нравится, когда боль используют без разбора, ты со мной согласен? Однако это не важно. А вот это, — тут он снова махнул листком, — важно. Очень важно. — Карафа помолчал, щурясь на пергамент. — Так то, что тут написано, — правда? Это правда, что ты — сын палача, который казнил Анну Болейн?

Проживи Джанни хоть тысячу лет, и то не ожидал бы услышать такое от этого человека и в этом месте. Казалось, все его кошмары сконцентрировались в одной этой фразе, которая кратко и емко выразила весь тот груз стыда, который возложил на него отец, тот семейный грех, от которого он бежал. Никто не знал об этой отвратительной тайне — никто, кроме тех, кто принимал участие в выполнении наказа той ведьмы. Никто…