Теперь они стояли спокойно, склоняясь головами друг к другу и явно думая о себе. Обе лошадки были облачены в серую непромокаемую бархатную шкуру, было видно, что бархат этот мягкий, теплый и даже цветной.

Пока Муми-тролль рассматривал их, он вдруг понял, что тоже красив; он почувствовал себя легким, стремительным и высокомерным. Сбежав вниз на песок, он закричал:

— Какой яркий лунный свет! И как тепло! Можно летать!

Морские лошадки шарахнулись в сторону, поднялись на дыбы и помчались галопом. Они пронеслись мимо него, вытаращив глаза, с струящимися, словно вода, гривами. Их копытца барабанили тревогу. Однако же было ясно, что все это лишь игра. Муми-тролль знал, что они играют в ужасный испуг и наслаждаются этой игрой, но не знал, нужно ли ему аплодировать им или успокаивать их. Он снова стал маленьким, толстым и неуклюжим, и в ту самую минуту, когда они пробегали мимо него в море, он закричал:

— Вы такие красивые! Вы такие красивые! Не убегайте от меня!

Вода высоко поднялась, последняя радуга опустилась в море, а берег опустел.

Муми-тролль уселся на песок — он ждал. Он был уверен, что они вернутся обратно, они должны вернуться обратно, только бы у него хватило терпения ждать.

Ночь становилась все длиннее и длиннее, а луна опустилась в море.

Может, им понравится, если на берегу будет гореть свет, который снова приманит их на берег играть. Муми-тролль зажег штормовой фонарь. Он поставил его перед собой в песок и стал неотрывно смотреть на темную воду. Через некоторое время он встал, поднял фонарь и начал медленно размахивать им взад-вперед. Это был сигнал. Он попытался думать о чем-то успокаивающем, он размахивал фонарем, он запасся терпением на все время, какое только понадобится.

На берегу похолодало, быть может, уже наступило утро. С моря повеяло стужей, у него начали мерзнуть лапки. Муми-тролль содрогнулся и поднял глаза.

И тут он увидел: перед ним в воде сидела Морра.

Ее глаза следили за движениями штормового фонаря, она была совершенно тиха и молчалива. Он понимал, что она больше не приблизится к нему, он просто не желал ее знать. Муми-тролль хотел убраться подальше от ее холода и неподвижности, далеко-далеко от ее ужасающего одиночества. Но убежать он не мог. Он не мог, просто не мог.

Он по-прежнему стоял, размахивая фонарем, но все медленнее и медленнее и наконец перестал. Никто из них не шевелился, и время тянулось так медленно. В конце концов Муми-тролль, тоже очень медленно, начал пятиться. Морра по-прежнему стояла на своем ледяном островке. Он же, не спуская с нее глаз, пятясь, поднимался на берег по песку среди зарослей ольхи. Потом погасил огонь.

Теперь было очень темно, луна зашла за островом. А быть может, ушла прочь, за скалистые островки в тень, — он не был в этом уверен.

Муми-тролль направился обратно к маяку, отяжелевший от собственных мыслей. Теперь море было совершенно спокойно, но в самой глубине ольшаника шептались от страха листья. Навстречу ему от низкоствольника шел сильный запах керосина, запах, не имевший ничего общего ни с ночью, ни с островом.

«Об этом я подумаю завтра, — решил про себя Муми-тролль. — Как раз сейчас в голове у меня ровным счетом ничего не помещается».

Перед самым восходом солнца ветер подул с востока — резкий и упрямый. Семейство муми-троллей проснулось около восьми часов, когда восточный ветер уже нагнал дождь, при каждом порыве ветра окатывавший маяк водой.

— Теперь у нас будет вода, — радовалась мама. — Какое счастье, что я нашла кастрюлю и успела вычистить ее.

Положив дрова в плиту, она растопила ее.

Муми-тролль все еще лежал в кровати, никакого желания говорить у него не было. Наверху на потолке, в самом центре, было маленькое круглое пятнышко с капельками воды. Капелька становилась все тяжелее и тяжелее, и вот она упала на обеденный стол, оставив место на потолке для следующей капельки.

В дверь прошмыгнула Мю.

— Неподходящая нынче погода для корзинки-лифта, — сказала она, выжимая воду из волос. — Ветер просто сдувает ее со стены маяка.

Они слышали, как в башне завывает ветер, а дверь снова с грохотом захлопнулась.

— Кофе готов? — спросила малышка Мю. — Я до чертиков хочу есть из-за плохой погоды. Море несется прямо в Черное Око, и мыс Растеряхи превратился в остров! Самого его вывернуло наизнанку, он лежит под лодкой и считает дождевые капли.

— Сеть! — воскликнул папа, выпрыгивая из кровати. — У нас ведь сеть в море!

Подбежав к окну, он выглянул, но так и не смог разглядеть поплавок. Восточный ветер дул прямо через мыс, и, если начать вытаскивать сеть, пока дует ветер со стороны, поднять ее будет непросто. Несчастье! Да к тому же еще этот дождь!

— Пусть остается в воде, — решил папа. — В сеть наберется больше рыбы. После кофе я поднимусь наверх в башню и попробую понять, что это за ветер. Вот увидите, к вечеру он наверняка успокоится.

Но и этажом выше ветер был почти такой же. Папа стоял наверху, глядя на свет маяка, то вывинчивая незакрепленные гайки, то наворачивая их вновь, то открывая, то закрывая дверцу фонаря. Никаких мыслей и идей у него на этот счет не было, он даже не знал, что из всего этого получится. Да и к тому же ужасная небрежность — отсутствие всякой инструкции, как обращаться с этим маяком. Просто непростительно.

Усевшись на газовый баллон, папа прислонился спиной к стене. Над его головой дождь стучал в стекло, а порой, когда налетали порывы ветра, слышались шепот и шипение. Зеленая рама была сломана, и под ней на полу постепенно образовалось маленькое озерцо. Папа смотрел на него отсутствующим взглядом, он мысленно превращал его в дельту с длинными извилистыми рукавами, и взгляд его скользил дальше по стене. Там кто-то написал авторучкой что-то вроде стихотворения. Нагнувшись ближе к стене, папа прочитал:

«Это написал Смотритель маяка, — подумал папа. — Он, верно, придумал это однажды, когда чувствовал себя несчастным. Подумать только — светить кораблям, которые никогда не проходят мимо… А вот тут он, видимо, был повеселее и выше написал: „Восточный ветер и женская свара — это вечная сырость и отрава“».