И я уже чувствовала рождение фразы, но тут, господи боже, Михаил, который до этого упорно и меланхолично молчал, вдруг, ни с того ни с сего, дернул меня за рукав.

– А ты знаешь, что у слова «верстка» общий корень со словом «верстак»? В переводе с немецкого – «рабочее место».

– Не-а, не знаю, – ответила я и опять повернулась к окну. Но та нерожденная фраза – уже почти что родившись – так и увязла в ореоле слова с навязчивым немелодичным «ёрст», напоминающим звук, издаваемый при чистке фаянса жестким ершом.

Я прочитала потом «Справочник редактора» – и точно знаю, что там этой глупости нет.

Миша сказал это просто так, от себя…

* * *

– Но ты знаешь, Лерочка, – пожаловалась Нилова, – у твоего Пал Палыча были такие грустные глаза, когда он меня провожал! Как будто сейчас заплачет.

– Да ладно тебе, я второй год на нем ужинаю.

– Нет, я так не могу…

* * *

На именины Пал Палыч прислал мне открытку.

Я замечаю: хвостик у буквы «В» в моем имени на конверте обведен несколько раз. В этом месте рука, надписывающая конверт, остановилась. Он задумался. Он думал что-то обо мне…

* * *

Но почерк так неразборчив, что непонятно, что там написано, в этой открытке: то ли тебя нельзя не любить, то ли тебе нельзя не любить.

* * *

А я-то думала, мы с ним на «вы».

* * *

Нет уж, позвольте мне эту роскошь. Цветаева, между прочим, собственного мужа на «вы» называла.

* * *

Если сидеть нога на ногу, большой палец правой ноги попадает точно по кнопке выключения компьютера.

Пропала вся моя ночная работа.

* * *

Миша:

– А знаешь, почему твои книги перестали продаваться?

– Почему?

– Потому что Палыч уехал.

– Ну и что?

– А кто, ты думаешь, их покупает?

– Ты полагаешь, он?

– Ну а кому они еще, по-твоему, нужны?

– Что он, больной, что ли? На фига ему столько?

– Как на фига – из любви к тебе… Какой жестокий.

* * *

Уж мне эти крейцеровы страсти!

– Не обижайся. Человеку, чтобы видеть себя со всех сторон, необходимо как минимум два зеркала. Особенно женщине.

* * *

Зазвонил телефон. Трубку снял Миша.

– А она не может сейчас разговаривать. У нее рот занят. Она вам перезвонит, когда мы закончим.

Ну как он мог сказать такую грубость…

* * *

Значит, это был Пал Палыч. И, скорее всего, он больше не позвонит.

* * *

Боже, думаю я, вот если б любовь могла быть такой же сильной и страстной, как хамство!

* * *

– Теперь я буду покупать тебе пиццу.

– Я ее не люблю.

– Все равно. Должен же кто-то это делать.

– Лучше бы ты унитаз починил! Можешь сделать так, чтобы вода в бачке не бежала?

– А надо просто с любовью потянуть за ручку, – научил Миша.

* * *

Никак не получается смывать с любовью. Течет вода и течет.

* * *

А слово Миша сдержал, принес из пиццерии большую «маргариту». Я откусила румяный край коржа, но тесто запеклось до жесткой корочки, и я поцарапала нёбо.

* * *

– Бромкамфору и три настойки боярышника, – говорю я аптекарше. Она узнает меня, укоризненно смотрит – в настойке семьдесят градусов, – но все равно продает. В следующий раз скажу: «тинктура гратеги». А все потому, что я очень молодо выгляжу, а может быть, к тому же еще и глупо. Продавщицы, медсестры и прочие чужие тетки всегда принимают меня за подростка. Вчера пришлось показывать паспорт, чтобы купить бутылку портвейна.

* * *

Чувствую себя ужасно подавленной, все это мне очень мешает. Хотя современному человеку все-таки проще, чем героям эпохи сентиментализма: можно прийти в аптеку и сказать: «Бромкамфору!» – и ты живешь и поешь, и бес спит.

* * *

– Не пей больше бромкамфору, – попросил Миша. – Она очень вредная. Плохо влияет на периферическое кровообращение и центральную нервную систему. Бром связывает ионы натрия в клетках, в результате чего образуется соль натрий хлор, известная как поваренная. А если связать весь натрий в организме, мышцы перестанут сокращаться и человек не сможет двигаться. Это in vitro, конечно, но все равно – чтоб ты знала. Пей лучше валерьянку. И вообще – нашла из-за чего расстраиваться.

Вечером Палыч все-таки перезвонил.

– А вы мне сегодня приснились – представляете? Вас убили. Ножом. Крови не было, но вы упали и умерли у меня на руках. Я только хотел узнать, как вы себя чувствуете. У вас ничего не случилось?

– Сожалею, но у меня нет даже насморка…

* * *

Ах, поганый язык!

Я же хотела с ним помириться…

* * *

– Вы не хотите пройтись после работы? И я хочу. Давайте встретимся на «Тургеневской».

– Во сколько?

Девушке ненакрашенной ехать к Пал Палычу – это абсурд! Час на выбор цвета лица, полтора на дорогу… Раньше восьми не получится.

* * *

– Сегодня вечером меня не будет. Деловая встреча.

Миша: ну-ну.

Усмешка. Извивающаяся усмешка.

* * *

– Да ладно тебе, – говорю. – Я его и раньше-то не любила. А теперь и совсем разлюбила.

* * *

Я вымылась, надела новые трусики в сеточку (Миша, конечно, съязвил, что ими можно креветок ловить), выпила кофе, накрасилась самой яркой помадой и ушла.

* * *

Но, не успев пройти и ста метров, услышала крики. Кричал Миша. С ним случилась истерика.

* * *

С улицы я видела, как он выбрасывает из окна какие-то бумаги и, словно пьяный, вопит на весь двор:

– Эта рукопись

достойна быть издана

лишь в переплете из ветра-а-а!

* * *

Один из листков долетел до меня. Это была моя новая повесть.

* * *

– Ты пишешь гнусный пасквиль!