А спустя два дня вернулась жена пекаря, умершая родами в середине осени. Не одна вернулась, а с младенцем. Пекарша была маленькая и худенькая, а младенец толстый, розовый, он вертелся на руках у пекарши и вопил, широко разевая беззубый младенческий рот. Выскочившие на улицу дети видели, как пекарша входит в дом, с трудом удерживая младенца, и как оттуда выбегает огромный, совершенно белый от муки и ужаса пекарь с перекошенным лицом и бежит по улице, бежит, бежит… Кажется, кто-то из детей подставил пекарю подножку, или он обо что-нибудь запнулся, а может, ему просто стало тяжело бежать, и он упал лицом вниз и остался лежать, странно подергиваясь. Люди стали поднимать его, и в этот момент появились остальные мертвые: прежний мэр, умерший от удара, старая хозяйка виллы «Мариана», выпавшая из окна, вечно нетрезвый пастух Зе Мария, уснувший на железнодорожных путях. Утонувший на Пасху в реке младший мальчишка сапожника Силвы тащил за собой собаку, которая кинулась за ним в воду и тоже не выплыла, а пропавшая два года назад жена мясника Соузы несла за волосы свою улыбающуюся голову и слегка ею помахивала. А Соуза говорил, что она сбежала с журналистом, прошептал кто-то из людей. Мертвые расходились по своим домам, спокойные, довольные, как будто возвращались с мессы, а за ними, поддерживаемый детьми, бежал, задыхаясь, перепуганный падре Жайме с распятием в вытянутой руке.

– А потом?

– Потом падре собрал живых людей в церкви. Вы только имейте в виду, что сам-то я там не присутствовал. Я тогда еще не родился. Мне отец рассказывал, он видел, как возвращались мертвые, но ему самому только-только пятнадцать исполнилось, и к взрослым разговорам его не допустили, оставили вместе с женщинами смотреть за детьми.

– А как же он…

– Подслушал. Все подслушивали, всем же было интересно, и женщинам, и детям. А отцу очень важно было знать, что люди собираются делать с мертвыми.

– Почему?

– Соседка его вернулась, Изабел, она умерла за год до этого, от скарлатины, что ли, или от кори. Когда они пекаря поднимали, отец мой помогал поднимать, он рослый был, сильный, Изабел как раз мимо него прошла. Она из богатой семьи была, им, пока она была жива, не разрешали встречаться, но они все равно встречались, нечасто, правда. Потом они оба заболели, только отец выздоровел, а Изабел нет.

– И он не испугался? Все же мертвая?

– Это вам она мертвая, потому что вы там не были, а отец ее видел, как я вас, видел, как она идет, как улыбается. Он мне говорил, что мертвые на вид были никакие не монстры, как потом писали, а нормальные, обычные люди, не считая, конечно, тех, у кого головы не было или еще чего-нибудь. К тому же Изабел моего отца узнала, остановилась рядом с ним, хотела заговорить, но тут прибежал падре Жайме, началась суета, и она ушла. А мой отец после этого только и думал, как будет ее спасать, если что. – Спас?

– Конечно. А как бы я еще родился?

– То есть вы – сын этой самой Изабел? Наполовину, простите, мертвец?! Как такое возможно?

– Не знаю, я не спрашивал. И, даже если бы спросил, думаете, родители бы мне сказали? Я вообще узнал всю эту историю буквально накануне матушкиной смерти. – Второй смерти.

– Хорошо, второй смерти. Если вам интересно, они сбежали до того, как началось побоище. У отца была какая-то тетка на островах, они перебрались туда, там я родился. Потом вернулись на континент, жили в столице. Потом матушка заболела. Когда стало понятно, что это уже конец, они мне все это рассказали.

– А ваша матушка случайно не сказала вам, что там?..

– Где там?

– Ну… там? За порогом.

– Случайно сказала.

– Ну?! И что?!

– Да ничего особенного. Холодно там, сказала. Холодно. Вот и все.

Быстра и бесшумна

A morte por afogamento еt ratpida e silenciosa.[4]

Надпись на пакетике сахара

…сего месяца, убирая двести восьмой номер за Его Превосходительством, господином председателем законодательного собрания, покинувшим нас сразу после завтрака, я, горничная Моника Гомес, мыла ванну, как предписывают правила…

– его превосходительство господин председатель законодательного собрания оставил монике на чай два с половиной евро, два с половиной евро оскорбительно мелкими монетками по два и пять сантимов, одна позеленела, как будто его превосходительство выудил ее из лужи, к другой прилипла какая-то серая дрянь, эту моника даже тронуть побрезговала, смела ее резиновой перчаткой в ведро, вот всегда так с его превосходительством, печешься о нем, как о младенце, постель ему вечером разберешь, утром завтрак в номер принесешь, занавеси раздернешь, дверцу на балкон приоткроешь ровно на ладонь, ни больше ни меньше, а он не то что доброго слова не скажет, как другие гости, взять хоть вежливого доктора из двести первого или вдовую полковницу из сто одиннадцатого, эта вообще в монике души не чает, поначалу звала милочкой, а теперь – дочкой, и всегда что-нибудь подарит, то платочек, то вот флакончик душистой воды почти полный, а после его превосходительства ни кусочка мыла в бумажке, ни тюбика крема не остается, все выгребет из корзиночки в ванной, скаред проклятый, даже пластиковую шапочку для душа забирает, хотя зачем ему шапочка, он лысый, как розовое моникино колено, монике захотелось в отместку не мыть ни туалета, ни ванной, но ей жарко стало в черном форменном платье и плотных чулках, а ванна в двести восьмом роскошная, розоватого в красных и серых прожилочках мрамора, глубокая и широкая, как бассейн, а дома у моники рукомойник с холодной водой, да резиновый садовый шланг, не намоешься, и моника решила выкупаться, хотя правилами это строжайше запрещено –

…пустила воду, чтобы смыть моющее средство со стенок ванны, чересчур перегнулась через бортик, ощутила головокружение, потеряла равновесие и упала на дно ванны, пребывая при этом без одежды, которую сняла во избежание запачкивания моющим средством…

– моника разделась в спальне, содрала с себя колючее суконное платье, стянула ненавистные чулки, повертелась перед зеркалом в одних туфельках и наколке, прикрывая ладошкой щекотный низ живота, потом вспомнила картинку в журнале у портье Вашку, повязала кружевной передничек, приняла завлекательную позу, другую, взяла щеточку из перьев – пыль с картин стряхивать, обмахнулась ею, как веером, очень себе понравилась, хоть и невысокая, и квадратненькая, и ноги, наверное, чересчур мускулистые, а потаскайся с тележкой по лестницам, и не такие мускулы будут, а все же получше многих, даже которые к ужину спускаются в вечерних туалетах и мехах, сунула щеточку в ведро, сходила проверила воду – вода была теплая, прекрасная, потом вынула из кармана передничка флакончик, подаренный полковницей из сто одиннадцатого, в нем осталось уже меньше полполовины, а моника так старалась расходовать экономно, капнула две капли в воду – в ванной сразу запахло магнолиями, – подумала и капнула еще одну, не так часто ей доводится принять настоящую ванну –

…наверное, забился сток, от чего вода стала быстро наполнять ванну и накрыла меня с головой…

– платье моника повесила в шкаф, туда же поставила туфельки, а чулки, наколку и передничек мстительно засунула под подушку, куда его превосходительство обычно клал бумажник, толстый бумажник крокодиловой кожи, из него все время что-то выпадало, то фото хорошо одетой дамы с узким лицом, то вдвое сложенный запечатанный конверт, а моника находила и возвращала, какая дура! ведь знала же, что его превосходительство – мелочный сквалыга и никак ее не отблагодарит, богат, сказал он кому-то за обедом, моника проходила мимо и слышала, богат не тот, кто много зарабатывает, а тот, кто мало тратит, и засмеялся толстым смехом, ох-хо-хо, моника прошлепала босыми ногами по каменным плитам, немного посидела на прохладном мраморном бортике, прислушиваясь к звукам из коридора, ничего не услышала, и, наконец, соскользнула в ванну, и уселась там по шею в теплой воде, восхищенная собственной смелостью, и только тут сообразила, что забыла закрутить кран –

…и, должно быть, захлебнулась бы, если бы мне на помощь не пришел коридорный, сеньор Фонсека, который услышал звуки трагедии, вошел и вытащил меня из ванны…

– все восхищение сразу куда-то делось, монике стало зябко и неуютно, она сидела в одном конце гигантской ванны, а в другом из широкого медного крана била струя воды, еще немного, и вода потечет через край и зальет ванную, а потом внизу начнет капать с потолка, моника быстро прикинула, выходило, что капать будет в ресторане, не так страшно, куда хуже было бы, если бы вода протекла на кого-нибудь из гостей, на полковницу или на усатого нотариуса, этот способен устроить скандал, но все равно монике несдобровать, ее точно уволят, и хорошо, если