Я ведь даже не позвонила ей и не рассказала об Альбине и книжном клубе. Всю дорогу из книжного я шла, прижимая к груди книгу о Златане Ибрагимовиче, и думала: кому бы я позвонила, как не Юлии, если бы ее не было. Нет ответа. Кроме нее, у меня никого нет.

16

Под глазами у меня появляются темные круги. Не такого темного дымного цвета, как у Тани, когда она накрасила глаза с сине-фиолетовым контуром, переборщив с тенями для век. Я роюсь в маминой косметичке, достаю дорогущий маскировочный крем и накладываю его под глазами. Размазываю и поражаюсь результату. Не видела ничего лучше. Теперь мои глаза выглядят еще более покрасневшими.

Я почти закончила книгу о Златане Ибрагимовиче, и одному богу только известно, сколько я узнала о Лиге чемпионов, чего не знала раньше. Теперь я всё знаю о миллионерах, агентах и значимых матчах. Папа будет потрясен, когда перед спортивными новостями я прокомментирую приобретение «Барселоной» нового игрока. И что именно произошло между Месси и Златаном.

Должна признаться, что мои ночи становятся всё скучнее. Я ложусь спать около десяти. Когда слышу, как мама с папой выключают телевизор и гасят в коридоре свет, я достаю книгу о Златане Ибрагимовиче и читаю. Я так устаю, что читаю сидя, чтобы не уснуть. После часа ночи моя тревога растет, и я начинаю путать «Ювентус» и «Интер». Тогда я проверяю сумку под кроватью, заползаю под одеяло и жду. Когда грохот стихает, я делаю животом глубокий вдох. Понимаю, что вредно так мало спать. Я сплю на уроках Стины. Она не сердится, но окидывает меня таким неприятным взглядом!

Мы с Юлией делаем вид, будто ничего не произошло. Как будто нет никакого Рикарда в Лулео, который работает в компании SSAB и мечтает, чтобы Карола к нему переехала. Я боюсь спрашивать Юлию. Мне хочется, чтобы всё это закончилось. Чтобы Карола поняла, что в «Ферруме» есть парни не хуже. Неужели Юлия заговорит на диалекте Лулео? Нет ничего ужаснее этого диалекта.

Черт бы побрал LKAB. Черт бы побрал коммуну. Черт бы побрал всех, кто не понимает, что произойдет, когда город станет другим. Люди уедут. И не за три километра, а на тридцать пять миль или куда подальше.

На цыпочках крадусь из ванной в кухню. Мама уже сидит там с чашкой кофе. Улыбаясь, она говорит: «Доброе утро!» Молли спит, а папа ушел на работу. Всё как обычно. За окном идет снег. Сегодня теплее, чем обещал прогноз.

Я делаю бутерброд, а мама читает газету.

– Сегодня у нас дебаты.

– Не волнуйся.

Я усаживаюсь напротив мамы. У нее тоже круги под глазами.

– У меня маловато аргументов. В основном то, что я хочу остаться жить здесь.

– Думаю, ты отлично справилась с бабушкой и своим одноклассникам тоже дашь сто очков вперед.

– Ты не расстроена?

Мама пожимает плечами.

– Расстроена? Чем?

– Предстоящим переездом.

Первые десять лет маминой жизни прошли в доме на улице Бромсгатан, в квартале Улльспран, который находится в паре сотен метров от нашего дома. Этот квартал первым пойдет под снос. Из нашего окна видно трехэтажный кирпичный дом. Мама жила во втором владении, на последнем этаже в доме 2A с видом на шахту до тех пор, пока ее семья не переехала в отдельный дом в Ломписе.

Мама рассказывала, что все дети с улицы Бромсгатан были похожи: их отцы работали в шахте, а матери были домохозяйками. Но бабушка не захотела быть как все, пошла в политику, и из трехкомнатной квартиры на Бромсгатан семья переехала.

– Вот мы и поднялись! – обычно шутил дедушка. Он ушел из шахты и стал работать в фирме VVS.

– Так странно, что улицы Бромсгатан больше не будет. И так жалко наш дом. Но что тут можно сделать?

Наверно, бабушка права насчет мамы.

– Мы можем протестовать. Можем отказаться.

Мама наклоняет голову набок, как будто разговаривает с Молли.

– Ничего не выйдет, старушка. Придется переезжать.

– Если мы до тех пор еще будем живы.

Мама моргает и моргает.

– Да, учитывая риск, лучше всего переехать. Всё-таки. Или нет?

Меня немного отпускает. В этот раз она не разозлилась.

– Поделишься своим обоснованием? Ну и выдумщица ваша Стина!

Я делаю несколько глотков чая, он обжигает горло, и я морщусь. Интересно, можно не прийти на дебаты, если обжег горло? Делаю еще один большой глоток. Я себе сочувствую. Мне не хочется на дебаты. Я даже маме не могу представить собственные тезисы без стеснения.

– Похоже, у меня температура.

Мама тянется через стол, чтобы потрогать мой лоб. Ее рука – самый надежный градусник, ни разу не соврал. Мама смеется и качает головой.

– Сегодня вечером мы едем смотреть новую квартиру. Поедешь с нами? – спрашивает она.

Внезапно мне становится плохо. Меня бросает то в жар, то в холод, а потом вдруг всё проходит.

– Это обязательно?

– Тебе понравится. Обещаю.

– Я съезжу туда с Юлией. Сама.

Мама кивает. Вид у нее теперь не столь разочарованный. Она идет будить Молли. А я думаю: «Интересно, испытывал ли когда-нибудь премьер-министр то же, что и я сейчас? Чувство стыда из-за недостатка аргументов. Боль в животе». На улице гаснут фонари. Наступает рассвет. Нет пути назад. Господин премьер-министр и Майя-Пиранья. Сегодня мы выступим с речью перед народом. И Альбином.

17

Мы с Альвой садимся напротив Сафии и Оливера из параллельного класса. Волосы у Альвы собраны в тугой хвост, стекла очков блестят. Она судорожно сжимает в руке листы бумаги с перечнем тезисов. Мы все решили, что она будет выступать первой. В группе «За перенос Кируны» два мальчика из нашего класса – Оскар и Линус, и две девочки – Силла и Ангелина – из другого класса. Мальчишки дают пять друг другу, разваливаются на стульях и всем только мешают. Силла грызет ногти. «Ну, всё как всегда», – немного огорчаюсь я. И тут решаю не волноваться, по крайней мере, не показывать своего волнения. И всё идет хорошо до тех пор, пока в дверях не появляется Альбин. Он приходит самым последним. Тихо закрывает за собой дверь и садится на стул на галерке. За другими мне его не видно. Мы усаживаемся плотнее друг к другу, ведь нас в классе сорок четыре человека. В комнате душно. Стина приоткрывает окно, и по спине сквозит холодный зимний воздух.

Мне не видно Стину, но я знаю, что она здесь. Стина проходит мимо нас и улыбается.