Йосиф теперь часто и подробно думал о незавидном будущем своего кота. Наверно, для того, чтобы не думать о своём собственном будущем, тоже незавидном и предсказуемом. Чего о старости и её перспективах зря думать? Старость — это, к сожалению, полная ясность и предсказуемость перспектив, а не их отсутствие. И тут от Йосифа ничего не зависело — думай не думай, ни старость, ни будущее от этого не изменятся и не станут ни лучше, ни хуже.

Зато у некоторых людей и целых народов это одно из основополагающих занятий — о будущем думать. И не просто думать, умозрительно, а думать, как бы его поскорее приблизить и на хрен изменить. Нет бы, о настоящем своём заботиться, и по мере сил тихонько, чтоб на поворотах не заносило, изменять его в нужную сторону. И тоже сначала пять раз хорошо подумать — прежде чем начать изменять. А некоторые, они живут, ни о будущем, ни о настоящем не думая. И вообще не думая. Живут себе и живут. Без дум. Как тучки небесные, вечные странники или как рыбы в прозрачной воде. Этим лучше всего на поверку приходится. Потому что без дум всегда лучше. Чем с думами и прочим балластом.

Зара это точно знала, так ей жизненный опыт недвусмысленно диктовал. А Шизофреник, может, и не знал, и опыта никакого на этот счёт осознанно не имел, но без дум он жить всё-таки мог более или менее уравновешенно, а с думами не мог. И как только они его обступали, думы какие-нибудь, ему сразу становилось хуже, болезнь активизировалась, нападало перевозбуждение, и он начинал остро нуждаться в принудительном лечении. И, самое неприятное, думы на него накатывали чёрт знает о чём. О чепухе всякой. В последнее время, к примеру, его очень беспокоили и волновали, с одной стороны, Саддам Хуссейн, а с другой стороны, Владимир Путин. Зара говорила ему:

— Да на фиг они тебе сдались, ты о себе думай, о своей жизни или о чём-нибудь приятном, а о Путине с Хуссейном не думай, о них и без тебя есть кому подумать.

Но Зара могла говорить что угодно, это на ход мыслей Шизофреника никак не воздействовало. На его мысли вообще ничего не воздействовало. В том числе и он сам.

Нет, когда речь шла не о мыслях, а о каких-то более простых вещах на уровне культуры быта, Зара всё-таки могла его убедить или заставить сделать так, как хочется ей, а не ему. Вот, скажем, пока она в его жизни отсутствовала, Шизофреник ни разу по собственной воле не помылся. Даже до пояса. Потому что нелюбовь к мытью есть один из распространённых симптомов болезни. А Зара его принудила, вопреки симптому этому антисанитарному. Первый раз, конечно, насильно. Затащила в ванную, сорвала в два приёма одежду, надавала по щекам оплеух и помыла снизу доверху во всех нужных местах. И сколько он ни сопротивлялся, сколько ни орал «люди, милиция, убивают», ничто ему не помогло.

— Чистота — залог здоровья, — причитала над ним Зара, орудуя мочалкой, — а здоровье принадлежит народу.

И ещё она цитировала любимую поговорку одного своего давнего клиента — капитана каких-то родов войск:

— Автомат любит ласку — чистоту и смазку, — так говорил капитан, хохоча и снимая с себя ремень, кобуру, портупею, штаны и прочее обмундирование.

А потом, после того уже как Зара и в постели над Шизофреником форменное насилие сотворила (оценив во время мытья его мужские достоинства), она элементарно больного шантажировала. Говорила:

— Не помоешься — не дам.

И Шизофреник бежал в ванную впереди паровоза вприпрыжку и выходил оттуда через четыре минуты как новенький. Поскольку понравилось ему это её насилие. То есть «понравилось» — не то слово и ничего не отражает. Ему оно ТАК понравилось, что Зара сначала вообще испугалась — думала:

«Он или помрёт подо мной от удовольствия, или вторично с катушек слетит».

Но, слава Богу, обошлось. Если не считать этого «ТАК». Означавшего «до потери пульса и остатков сознания, до дрожи в суставах рук и ног, до ощущения абсолютного счастья». Даром что шизофреник, а вкус полноценной половой жизни вмиг понял и ощутил. Поэтому мылся он теперь практически ежедневно. И не только мылся, но и бороду Зара ему подстригала аккуратно, и ровняла ножницами буйную шевелюру.

Бориска, когда приехал, из дальних странствий воротясь, и дождался сына с ежедневной многочасовой пробежки, можно сказать, его не узнал — настолько непривычно он выглядел. В смысле, настолько опрятно. И ведь сколько они с ним ни бились, мыть ещё как-то его удавалось несколько раз в году, но постричь себя или побрить никому не позволил он ни единого раза в жизни. А тут пожалуйста, такие видимые положительные сдвиги и процессы. Не во всём, конечно, но хоть в чём-то…

— Ну, привет, сын, — сказал ему Бориска, когда Шизофреник вошёл и поставил в угол свой прутик.

— А, привет, — сказал Шизофреник и сказал: — Ты как думаешь, Путин пойдёт на третий срок? Или перед лицом своих товарищей и демократических идеалов не посмеет?

Бориска от такого прямого вопроса растерялся. Неожиданно для себя. И не нашёлся, что ответить.

— Я думаю, пойдёт, — сказал Шизофреник. — Я в этом фактически уверен. — И он изложил Бориске свои на этот счёт соображения и политические прогнозы.

— Идите есть, — сказала Зара из кухни, — п-политики!

Шизофреник откликнулся на зов быстро и радостно. Вбежал на кухню, подбежал к Заре. Наклонился к её лицу.

— Почему, — спросил, — от тебя клубникой пахнет?

— Потому что я выпила ананасового соку.

Шизофреник рассмеялся так, как смеются счастливые люди, и сказал:

— Логика!

Бориска тоже не прочь был поесть горячего. С дороги. Зара положила перед Шизофреником консервный нож, поставила тарелку и две жестянки: «Скумбрию в собственном соку» и «Сельдь атлантическую в томате».

— Что ты будешь есть? — спросила она.

— Тихо, — сказал Шизофреник. — Я сам знаю, что буду есть. Посторонних этого прошу не касаться.

Они сели к столу. Шизофреник взял ключ, взял обе банки и вышел из кухни в комнату.

— Ничего, кроме консервов, не ест, — сказала Зара Бориске. — Хлеб, и то не ест.

— Я знаю, — сказал Бориска. — Он давно ничего другого не ест. И покупает их только сам, своими руками.

— Да нет, — сказала Зара, — покупаю я. Он не против.

Себе и Бориске Зара дала жаркого с макаронами. Над тарелками стал подниматься пар. Запахло специями и домашним теплом.

— Это уже большой прогресс, — сказал Бориска. — Очень большой прогресс.

Через минуту вернулся Шизофреник с открытой сельдью. Скумбрию он принёс нераспечатанной и поставил в холодильник. Взял ложку, помыл её под горячей водой с мылом, сел, отодвинул от себя тарелку и начал есть ложкой из банки. Зара и Бориска тоже приступили к трапезе.

— Извините, еда простая, — сказала Зара не без вызова.

— Спасибо, — сказал Бориска, — я люблю макароны. И жаркое домашнее люблю.