Завязалась опустошительная война. Один из враждебных мне царей был пленен и казнен по моему повелению, а страна его присоединена к моей; но со вторым противником удача мне изменила, и моя армия понесла такие потери, что полное поражение становилось неминуемым. Я принял личное участие в боях и сражался ожесточенно. Опьяненный кровью и бешенством, я решил призвать на помощь все свое магическое могущество и принялся оживлять солдат, излечивая раненых, а в мертвых воплощая ларвов и демонических духов, которые усердно помогали мне в этом преступном деле. И эти своеобразные полки добыли мне победу. Как разрушительный ураган прошел я с войском по всей покоренной стране, объявил ее присоединенной и, нагруженный огромной добычей, вернулся в столицу, захватив с собою пленного царя-врага.

После этой победы, одержанной при помощи сил зла, я пристрастился к черной магии, тем более что в душе появились опасения возмездия наставников за уклонение от предначертанного ими для меня пути. Стороживший мое падение Сармиэль ловко использовал безумное увлечение, помогая мне в изучении зла через слуг своих. Наконец, у меня с ним произошло свидание, причем был заключен договор, в силу которого князь тьмы обязывался помогать мне во всех начинаниях и отдавал в мое распоряжение мрачные полчища своих служителей, а я, со своей стороны, брал на себя обязательство не мешать «глупыми» предписаниями магов захвату душ для пополнения армии зла.

Напрасно жена умоляла меня помиловать пленного врага и отказаться от новой задуманной мною войны, я не хотел ничего слушать. Я обнаглел, чувствуя свою безнаказанность, и был упоен своим оккультным могуществом, воздаваемыми мне почестями, гордым сознанием, что утроил территорию своего царства и, наконец, благодарностью народа, провозглашавшего меня гением за то, что я совершил столь великие подвиги почти без потери людей.

У меня родился второй сын, и я решил отпраздновать это счастливое событие, а вместе с тем и блестящее окончание последней войны большим торжеством во дворце и всенародными увеселениями. В день этого праздника ко мне собрались все знатные особы: придворные, городские и военные; а на площадях и в дворцовых дворах угощали народ и раздавали подарки.

Во время пира небо вдруг покрылось черными тучами, засверкали молнии и гром заглушал пение и музыку. Гости уже порядочно выпили, да и я также отдал дань, более чем следовало, крепкому, рекой лившемуся вину. Гроза, нарушавшая наше веселье, взбесила меня; я встал с намерением заклясть бурю и вместе с тем еще раз перед всеми явить свою власть над стихией. В этот миг молния пожаром озарила залу. Я ощутил в груди острую боль, а поток пламени объял меня, и бурный ветер подхватил, завертел, как сухой лист. Наконец на мою голову словно обрушился удар молота, и я лишился сознания…

Придя в себя, я увидел, что очутился в полутемном месте и от слабости не мог ни шевельнуться, ни думать. Понемногу, однако, мысль начала работать, глаза привыкли к сумраку, и я понял, что лежу в большом подземелье на постели из мха и укрыт шерстяным одеялом. Ни окна, ни двери не было, и только с потолка струился слабый зеленоватый свет. С одной стороны был каменный водоем, куда вливался тонкой струйкой бивший из стены ключ; по другую сторону виднелись скамья и каменный стол, на котором стояли глиняная кружка и чашка; рядом лежал хлеб.

Я был в темнице, но где? По какому случаю? Но беспорядочные мысли не давали ответа, и я в изнеможении уснул.

Пробуждение было тяжелое. Память вернулась, и я понял, что учителя, будучи не в состоянии более терпеть мои преступления и злоупотребления, поразили меня и заточили. Каким бы негодяем я ни оказался, я все же пребывал членом братства и подлежал суду. Холодный пот выступил у меня на лбу.

Не знаю, сколько времени продолжалось это безумное отчаяние, но вредоносные, исходившие из моей души миазмы сгустились и наполнили темницу мою зловонным запахом, а тело мое покрылось язвами и ранами. Телесные страдания были так ужасны, что порой пересиливали душевные.

Наконец когда однажды я катался таким образом в своем логовище в жестоких мучениях, в первый раз пришел на помощь мне Эбрамар, и дружеский голос его шепнул мне на ухо: «Молись, Удеа, кайся, очисти себя смирением; иначе ты не сможешь явиться перед своими судьями. Неужели всякое искупление не лучше этой бездеятельности, которая создает беспорядочные мысли и возбуждает страсти?».

Поток света, которым меня обдало, невыразимо облегчил меня, а сознание, что остался еще один не покинувший меня друг, привязанность которого отыскала меня и в темнице, вызвало переворот в измученной душе.

С горевшим взором и трепетом сердечным увидал я, как поток света сгустился в сияющий крест, который осенил каменный водоем. Таинственный символ вечности и искупления озарял мою темницу мягким голубоватым светом, а лучи его испускали благоухание и живительное тепло. У меня еще сохранилось представление о непобедимом могуществе этого знака, который посвященный называет печатью Всевышнего, и вдруг во мне проснулось непреодолимое желание укрыться под сенью креста, чтобы вновь обрести мою прежнюю чистоту, и я потащился к водоему. Я дрожал от волнения, как в лихорадке; наконец слезы брызнули из глаз и я, совершая поклоны, зашептал молитву.

С этого часа я уже непрерывно молился. Каждый день я омывался в водоеме, и всегда при этом из тела моего исходило липкое и зловонное вещество. Мало-помалу боли прошли, как и тяжесть тела, а я становился все легче, и мне было свободнее сосредоточиться на молитве. Вместе с тем меня все более терзали укоры совести в том, что я допустил такое пагубное ослепление страстями.

Однажды, когда я плакал и молился, прося милосердного Творца простить меня, послышался отдаленный колокольный звон, и сердце мое замерло. Мгновенно появилось во мне убеждение, что колокола эти призывают меня на суд, а минуту спустя я почувствовал, что отделяюсь от земли и медленно всплываю под своды. Там, где раньше я видел зеленоватый свет, оказалось отверстие достаточно широкое, чтобы пропустить меня. Лишь только миновал я его, как очутился в длинном сводчатом коридоре, и в конце его виднелась дверь, к которой я и направился, влекомый неведомой силой, а отверстие закрылось.

Дверь сама бесшумно распахнулась, и передо мною оказалась знакомая галерея одного из наших храмов посвящения; а колокола продолжали между тем уныло звонить, точно на погребении. В галереях находились два знакомые мне адепта; взволнованные, грустные, со слезами на глазах, сняли они с меня мое истрепанное одеяние и облачили в черную тунику, подпоясанную белым кушаком, дали в руку горевшую красную свечу и по темному узкому коридору повели к двери, завесу которой приподняли, а сами поспешно удалились.

С тяжелым сердцем и тоской в душе остановился я в нескольких шагах от входа. Очутился я в той именно зале храма, которая называлась судилищем. В глубине полукругом восседали мои бывшие наставники, великие маги и иерофанты. В качестве мага, удостоенного уже первого луча, я мог быть судим лишь

магами высших степеней, а потому остальная часть залы была пуста. Глаза всех смотрели с грустью, но строго; а меня охватил вдруг такой стыд и отчаяние, что колени невольно подогнулись, свеча вывалилась, и я обеими руками закрыл лицо, по которому лились горькие слезы.