Но папы нету, бабушки нету — кто меня заберет?

* * *

Я буду вешать фонарь на крюк, я буду стеречь крыльцо

Я вытрясу душу из старых часов, я подожгу овин,

я испеку пирог и его, крошки швырнув под стол,

силой скормлю его тому, кто взойдет случайно на мой порог.

Маленькие! Не справятся! Не сумеют, не станут, заплачут…

Мне не нужны мои руки, без которых никто не умер.

Собакой лежать у двери — скажете, тоже искусство?

Тогда вот вы и ложитесь. Подвиньтесь левее, дует.

* * *

У моей старшей дочери внуки,

и у средней дочери внуки,

и у младшей дочери внуки.

Моя старшая дочь не спит по ночам.

И средняя дочь не спит по ночам,

и младшая дочь не спит по ночам.

Мои сумасшедшие дети.

такие исключителыю взрослые,

абсолютно во мне не нуждающиеся.

маленькие: не справляются, не хотят, не умеют, плачут…

заберите меня отсюда кто—нибудь

Иерусалим, муниципалитет, социальный отдел. Лето. Жарко. Душно. Бе.

Молодой социальный работник, недавно из университета, сидит на приеме. Он называется «куратор», а курирует слабые слои населения: от оказания психологической помощи до доставания обогревателей и диванов неимущим. Приемные часы — с восьми утра и до двух обычно в них не протолкнуться, но тут что—то никого. То ли чересчур жарко, то ли молодость куратора всех распугала. Тишина.

Стук в дверь. Входит пожилая пара евреев из Эфиопии. Густо—коричневого цвета, в белых крахмальных национальных одеждах, с улыбкой. Куратор

— Да, пожалуйста?

— У нас беда, закончились хлеб и вода! — отвечают пожилые люди. На сильно акцентированном, но вполне понятном иврите. Видимо, фраза заготовлена заранее.

Куратор понимает, что пожилые люди крайне бедствуют. Пенсии у репатриантов, как известно, маленькие, а толково тратить их в полном соблазнов Израиле умеют не все. «Вот и голодают порой братья наши, вот и голодают…» — бормочет себе под нос куратор, накручивая телефонный диск. Он берет у приятной молчаливой пары их адрес и отпускает с миром, обещая, что через полчаса у них будет в избытке и воды и хлеба. «Ну разве что не зрелищ», — шутит сам собой куратор, который родом из России и набит цитатами как словарь.

Ровно через полчаса к дому новых друзей социального работника подъезжает маленький грузовичок. Шофер споро выгружает прямо на мостовую ящики консервами, бутылками с кока—колой, хлебом, сыром и колбасами, проверяет по маленькой бумажке адрес и затаскивает снедь на второй этаж. Там он стучит в нужную дверь здоровается со степенным главой семейства, вносит ящики в квартиру, не отказывается от стакана воды, улыбается новым, совсем свежим, судя по всему, израильтянам (шофер — свой, муниципальный, вышколенный, такие ничего лишнего себе не позволяют) и отбывает. Эфиопская пара остается распаковывать еду.

Молодой социальный работник, куратор, сидит в кабинете и пишет отчет об оказании гуманитарной помощи представителям эфиопской общины. Стук в дверь. Входит пожилая пара евреев из Эфиопии.

Куратор, удивленно:

— Да, пожалуйста!

Он знаком с не очень большим количеством эфиопов, но ясно видит, что перед ним — именно та пара, которая была у него вчера.

— У нас беда: закончились хлеб и вода! — говорят пожилые люди. На сильно акцентированном, но вполне понятном иврите. Иврит куратор понимает хорошо.

Куратор трет лоб и качает головой. Все понятно. Голодные репатрианты съели за один день все социальные дары. Правда, там одних консервов было банок сто… Но, может, угостили кого?

Куратор понимающе улыбается и кивает. Куратор прижимает руки к груди и советует не переедать. Впрочем, эфиопы крайне худые и стройные — интересно, и куда в них влезло столько всего? Куратор понимает, что это — не его дело. Его дело — оказывать социальную помощь.

Через полчаса новая партия ящиков с продовольствием прибывает в эфиопский дом. Шофер озабочен, ему не до тонкостей, он не задумывается что и куда привозил накануне, у него свои проблемы. Он небрежно выпивает стакан холодной воды и откланивается.

Проходит неделя. Молодой социальный работник уже слал отчет на тему «Проблемы восприятия социальной помощи в среде эфиопских евреев», уже получил за него поощрение и теперь занят чем—то еще. Сидит, пишет.

Стук в дверь. Входит знакомая куратору пожилая пара евреев из Эфиопии. Куратор, глубокомысленно: — Да, пожалуйста?

— У нас беда: закончились хлеб и вода! — грустно отвечают пожилые люди.

Куратор трет глаза. Он понимает, что он чего—то не понимает, но вот чего он не понимает, он не понимает. Он сочувственно смотрит на коричневую пару в белом. Он робко прокашливается и задает уточняющий вопрос:

— Эээээ…

— У нас беда! — не сдаются посетители. — Закончились хлеб и вода!

Получив четыре таких ответа на несколько разных вопросов, куратор понимает, что сопротивление бесполезно. Он утомленным жестом отпускает своих верных клиентов и поднимает телефонную трубку. Шофер уже знает адрес наизусть. Дети во дворе дома уже знают шофера. Хлеб, молоко, сыр, колбаса, консервы. Кока—колу в последний момент заменили минеральной водой: может, они газировки не пьют? Куратор хмурит брови и что—то шепчет, глядя в стену. На следующей неделе у него отпуск.

У молодых социальных работников обычно есть профессиональный консультант. Взрослый, опытный и умный. Наш куратор возвращается из отпуска и в очередной раз идет к своему консультанту, где, среди прочих проблем, рассказывает про темнокожую пару. Это же надо, жалуется куратор, ящик консервов — за неделю! Может, они там всю общину кормят? Тогда почему вся община не придет ко мне? Не стыдно гонять пожилых людей?

Сам консультант — не специалист по эфиопам. Но у него есть друг, доктор социологических наук, который как раз пишет работу «Национальные н этнические особенности эфиопских евреев». Консультант решает, что надо поговорить. В самом деле, что такое — ящик консервов за неделю! Социальному отделу ничего не жалко для своих клиентов, но надо же и совесть иметь!

Вызывают друга. Друг интеллигентен и печален. Говорит тихо. Привычки грубо ржать не имеет. Друг внимательно выслушивает рассказ молодого куратора и становится еще печальнее.

— И где сейчас эти достойные люди? — тихо спрашивает он.

— Как где? — удивляется куратор. — Дома, наверное. Где и были. А где им быть?

— Надеюсь, они все еще в одном доме, — печалится друг. Звучит это как «надеюсь, они все еще живы».

Куратор беспокоится. Почему в одном доме? Почему еще живы? Разве он сделал что—то не то?