— Может, тебе и понравится в Америке.

— Мама то же самое говорит.

— По крайней мере, тебе не придется заниматься спортом на улице в такую вот погоду. На солнышке играть в спортивные игры гораздо приятнее. Может, ты даже станешь чемпионкой по теннису.

Габриэла — она шла опустив голову, глубоко засунув руки в карманы, — поддела носком палку. Ладно, про теннис поговорили. Алек похолодел, сбитый с толку ее молчанием. Это была нетипичная реакция. Он всегда считал, что у него с дочерью доверительные отношения и они могут говорить на любые темы. Теперь он в том не был уверен.

— Я не хотел, чтобы так получилось, — произнес он. — Ни за что на свете. Ты должна это понимать. Но я никак не могу удержать твою маму подле себя. Ты ведь знаешь, какая она, если что-то вбила себе в голову. Табун диких лошадей не заставит ее свернуть с прямого пути.

— Я никогда, никогда не думала, что вы с мамой можете развестись, — сказала девочка.

— К сожалению, такое случается со многими детьми. У тебя ведь, наверно, есть друзья, у которых родители развелись.

— Но ведь сейчас речь обо мне.

И опять Алек не нашелся, что сказать. В молчании они обогнули угол поля, миновали шест с мокрым красным флагом.

— Что бы ни случилось, знай: ты — моя дочь, — сказал Алек. — Я буду платить за твою учебу, присылать тебе деньги. Тебе ни о чем не придется просить Стрикленда. Ты никогда ничем не будешь ему обязана. Ты… Он ведь тебе нравится, да? Ты не испытываешь к нему антипатии?

— Он ничего.

— Мама говорит, он очень привязан к тебе.

— Он такой молодой. Намного моложе мамы.

Алек сделал глубокий вдох.

— Полагаю, — осторожно сказал он, — если любишь кого-то, возраст не имеет значения.

Габриэла внезапно остановилась. Алек тоже. Они стояли лицом друг к другу — две одинокие фигуры, охваченные отчаянием и безысходностью. Ни разу за всю эту их встречу Габриэла не встретилась с ним взглядом и сейчас сердито смотрела строго перед собой, на пуговицы его пальто.

— А я не могла бы остаться с тобой? — спросила она.

Алек порывался обнять дочь, заключить ее в объятия, проявлением своей любви сломить возникшую между ними стену отчуждения, каким-то образом убедить ее, что эта чудовищная разлука, о которой они говорят, противна ему в той же мере, что и ей. Но, направляясь в школу на встречу с дочерью, он пообещал себе, что будет сдержан. «Ты не должен ее расстраивать, — умоляла его Эрика. — Поезжай, повидайся с ней, поговори, но не расстраивай. Она уже смирилась с этой ситуацией. Если ты дашь выход своим эмоциям, мы вернемся к тому, с чего начали, и Габриэла будет сломлена».

Он попытался улыбнуться. Произнес ровно:

— Я очень этого хочу. Но не получится. Я не могу присматривать за тобой. У меня слишком много обязанностей, я постоянно в разъездах. Тебе нужна мама. Сейчас ты должна быть с ней. Так будет лучше.

Габриэла упрямо сжала рот, словно перед лицом неизбежного собиралась с силами, чтобы смириться с тем, что ее ждет. Потом отвернулась от него и вновь зашагала.

— Ты будешь приезжать ко мне, — сказал ей Алек. — Летом мы снова поедем в Гленшандру. Попробуешь поймать лосося в этом году.

— А что будет с «Глубоким ручьем»?

— Наверно, продам. Зачем мне этот дом, если твоей мамы здесь нет.

— А ты?

— Буду жить в Излингтоне.

— Моя комната в Лондоне… — с болью в голосе произнесла она.

— Это — твоя комната. И всегда будет твоей…

— Я не о том. Просто я хотела бы взять с собой несколько книг… Я записала названия. — Габриэла вытащила руку из кармана и протянула ему листочек линованной бумаги, вырванной из тетради. Он взял листок, развернул его, стал читать: «Таинственный сад», «Мир приключений», «Унесенные ветром».

Список книг был длиннее, но он почему-то не смог прочитать его весь.

— Конечно, — хрипло произнес Алек, запихивая листок поглубже в карман пальто. — Что… Что-нибудь еще?

— Нет. Только книги.

— Не знаю, говорила ли тебе мама, но я повезу вас в аэропорт. И книги захвачу. Если еще что надумаешь взять, дай знать.

Габриэла покачала головой.

— Это все.

Туман превратился в дождь. Капли заблестели на ее волосах и грубой ткани его синего пальто. Они обошли поле и теперь направлялись к зданию школы. Сошли с травы и зашагали по гравию. Камешки хрустели под ногами. Казалось, больше им нечего сказать друг другу. У подножия лестницы, ведущей к внушительной парадной двери, девочка остановилась и снова повернулась к отцу лицом.

— Мне нужно переодеться к уроку физкультуры, — сказала она. — Тебе лучше не входить.

— Тогда давая прощаться. Не хочу прощаться в аэропорту.

— Что ж, до свидания.

Руки она по-прежнему упорно держала в карманах пальто. Он взял ее за подбородок и приподнял ее лицо.

— Габриэла.

— До свидания.

Алек наклонился и поцеловал ее в щеку. Впервые она открыто посмотрела ему в лицо. На мгновение их взгляды встретились. В ее глазах — ни слез, ни упрека. Потом она пошла прочь, поднялась по лестнице, ступила под крышу величественной колоннады и скрылась за дверью.

Они улетали в Америку в следующий четверг, его жена и дочь, вечерним рейсом на Нью-Йорк. Алек, как и обещал, отвез их в аэропорт. Потом, когда их рейс объявили, он попрощался и пошел в галерею для провожающих. Вечер был сырой, темный, небо затянули низкие облака. Он стоял и сквозь стекло, по которому струился дождь, смотрел на летное поле, ждал, когда взлетит самолет. Точно по расписанию огромный лайнер, мигая огнями в вечерней мгле, вырулил на взлетную полосу, взревел и поднялся в воздух, а через несколько секунд уже исчез в облаках. Алек дождался, пока гул двигателей не стих в темноте, потом повернулся и по гладкому полу зашагал к эскалатору. Всюду сновали люди, но он их не замечал, и в его сторону тоже никто не повернул головы. Впервые в жизни он чувствовал себя ничтожеством, пустым местом, неудачником.

На своей машине Алек вернулся в свой пустой дом. Плохие новости разносятся со скоростью света, и теперь уже все знали, что его брак распался, что Эрика бросила его ради богатого американца, уехала и забрала с собой Габриэлу. В какой-то степени его это радовало, поскольку ему самому не нужно было никому ничего объяснять, но он сторонился общества и сочувствия. Том Боулдерстоун пригласил его в этот вечер на ужин в Кэмпден-хилл, но Алек отказался, и Том его понял, не обиделся.

Он привык быть один, но теперь его одиночество обрело новое измерение. Алек поднялся по лестнице. Спальня без вещей Эрики казалась пустой, незнакомой. Он принял душ, переоделся, потом снова спустился вниз, налил себе выпить и с бокалом прошел в гостиную. Без милых украшений Эрики, без цветов комната имела нежилой вид. Он задвинул шторы и дал себе слово, что завтра же зайдет в цветочный магазин и купит комнатное растение в горшке.