хочешь, моя милая. И это так же верно, как и то, что если ты заболеешь снова, то…

Он выразительно и зловеще пощелкал пальцами.

— Наоборот! — вспыхнула Веня. — Думаете, ваша больница мне нравится? Нянечка сегодня вон ругалась, как…

Она задохнулась от обиды, от того, что Вячеслав Степанович был как-никак прав, от того, что прочитала на его лице сочувствие и жалость.

— Нянечка о тебе думала, — продолжал он. — И ты должна заботиться о здоровье, никто это лучше тебя самой не сделает. Жизнь — дорогая штука, а ты еще никто, и тебе уйму сил и всего остального надо, чтобы стать художницей, коль уж ты начала рисовать…

Веня покраснела. Вячеслав Степанович смотрел на нее с улыбкой, значит, он не рассердился на ее шаржи — она довольно точно ухватила его манеру сутулиться, прятать шею в воротник халата, щелкать пальцами… Но как нашли эти рисунки, тщательно запрятанные в тумбочку и перевязанные нитками?

— Нянечка, нянечка их нашла, — снова пояснил Вячеслав Степанович, — и мы провели с нею творческую дискуссию. Она получила урок по этике, — добавил он непонятно, — а я — по эстетике… — И, вздохнув, совсем непоследовательно заметил: — Жалко, что ты такая большая. Совсем барышня…

— Почему? — Веня снова осмелилась взглянуть на врача.

— Я бы мог брать тебя на выходные, — задумчиво сказал он и объяснил: — Изменить бы тебе обстановку, моя милая, ну, хоть бы в гости к кому-то сходить. А ко мне… Жена будет коситься. Так-то.

Веня пристально посмотрела на врача. На его худое усталое лицо с серыми припухшими глазами, вокруг которых отечно желтела кожа, иссеченная ранними морщинками. Ему, наверное, тоже не хватало тепла и внимания. И у него была своя, потаенная, неизвестная для других жизнь — какая же она? Кто там встречает его дома, какая она, его жена, которая стала бы коситься даже на нее, Веню? И почему потянулся он к ней, словно видя в ней близкую ему душу и в то же время понимая, что никогда, никогда не приблизить ему к себе и своей жизни диковатую интернатскую девчонку, у нее своя дорога, а у него, взрослого, солидного, степенного человека, — своя? И горечь мгновенно коснулась ее сердца — горечь догадки, что вот еще одна непонятная потеря, а сколько их впереди! Стало страшно и опять бесконечно одиноко. Слезы уже готовы были брызнуть из глаз, но Вячеслав Степанович, видимо, почувствовал это, сказал:

— Ну иди, иди, моя милая! Отдохни. И помни мои слова — береги себя!

Наклонив голову, девочка стремительно выскочила из кабинета, а он, потоптавшись на месте, с досадой махнул рукой и снова стал, подперев голову руками, читать бесконечные истории болезней, стараясь не думать о Вене и заглушить в себе неясное, непонятное ему самому чувство вины перед нею…

После обеда Веня опять сидела в холле, бездумно глядя на пустое крыльцо, по которому изредка проходила нянечка или кто-нибудь из медсестер. Все словно съежилось в ней, и такой же съеженной казалась одинокая пальма в углу, в деревянной крашеной кадке. Мечеподобные ее листья обвисли, словно ветви ивы, на них кое-где проступили желтые пятна. Высокая худая старуха вошла в холл, бережно отвела их рукой и тоже уселась в кресле, лицом к окну. Нога ее в простом темном чулке подрагивала, из-под белого платка густо текли вниз белые волосы — по вискам, по впалым бескровным щекам и дальше по шее, на которой видна была нитка коричневых круглых бус. Веня уже несколько раз встречала эту женщину в коридоре, успела заметить, что та ни с кем не разговаривала, молча прохаживалась весь вечер. Яна, которая время от времени забегала в больницу, поежилась, когда они с Веней встретили старуху на прогулке.

— Что-то ведьминское в ней есть… Ты с ней пореже встречайся, Венька, а то такая всякую охоту выздоравливать отобьет!

Яна училась в техникуме, первые туфельки с острыми каблучками изящно сидели на ее ногах, обтянутых капроном, и всегда кто-нибудь ожидал ее за оградой: то высокие, в непривычно узких брючках парни — стиляги, как из называли вокруг, то какой-нибудь солидный парень в очках. Дистанция в полтора года, которая была между подругами, теперь становилась особенно заметной: Яна выглядела взрослой девушкой, изящной, кокетливой, Веня же была еще похожа на нескладного, угрюмого подростка, и ей предстояло возвращение в тот же восьмой класс, к Антоле Ивановне, которая добивала последний свой предпенсионный год.

Сейчас, сидя в углу, девочка думала о том, как ей, узнавшей столько о жизни, увидевшей воочию те страшные ворота, через которые уходит человек, жить теперь среди младших, как говорить с Антолей Ивановной и учить уроки, как совместить все это? И ей впервые стало жалко и Антолю Ивановну, не любимую всеми, страдающую от этой нелюбви, и Яну — беззаботную бабочку, жадно летящую к огню, и Нелю Абросимовну, которая, кусая почерневшие губы, задыхаясь и натужно хватая воздух, говорила своей молчаливой, иссохшей матери:

— Не хочу! Мамочка, не хочу! Еще… хоть год, хоть неделю!!!

* * *

— Ты что, дитя? Что ты плачешь?

Старуха стоит перед Веней, лицо у нее суровое, как всегда, но какая-то тень сочувствия лежит на нем.

— Я… ничего… — всхлипывает Веня, кулаками вытирая мокрые щеки.

— Мамку, наверно, вспоминаешь? Ничего, не плачь, скоро пойдешь домой.

— Нет у меня матери! — Веня застегивает слишком большой для ее нескладного тела халат, на котором расстегнулись верхние пуговицы. — Я детдомовская. Интернатская, — тут же поправляет она.

Темные глава старухи загорелись каким-то глубинным огнем. Она положила руку на голову девочки, пригнула ее к своей груди.

— Дай я тебя послушаю… Только ты не пугайся, чуешь?

Рука на Вениной голове кажется тяжелой, но удивительно — от нее исходят покой и тепло, и Веня чувствует, как в душе что-то тает.

— Ну что, успокоилась? — спрашивает старуха и улыбается. Зубы у нее еще крепкие, странно видеть такие на старом, сморщенном лице. Но лицо это, хотя и темное и морщинистое, уже не кажется страшным. Наоборот — улыбка у старухи добрая, чуть насмешливая. Что в ней страшного нашла Янка, непонятно!

— Вы что же, знахарка? — с любопытством спрашивает Веня. — Даже Вячеслав Степанович так не может.

— А эта сила, дочушка, не от науки — от земли, — отвечает старуха. — А как у меня выходит — и сама не ведаю. Я ж не ученая, только бедами мученная, откуда мне знать что и как?

В холле сгустились тени. Входит Вячеслав Степанович, щелкает выключателем и весело спрашивает:

— Кто это тут у меня от процедур