— Ты забыла розу? — спросила Кэтрин.

— И сирень? — сказала Элизабет.

— И жасмин в полном цвету? — добавила Кассандра.

Поскольку все одновременно принялись называть свои любимые благоуханные растения, я засмеялась и подняла руки в знак капитуляции.

— Я беру свои слова обратно, питая особое уважение к жасмину. По-видимому, соперничество между деревьями и травами невозможно: я люблю их все.

— Ах! — вскрикнула Алетия, внезапно остановившись. — Вы помните лето, когда мы все пытались написать портрет Кэтрин здесь, в саду?

— Я помню, — ответила Кассандра. — Кажется, мольберты мы поставили на этом самом месте.

— Ваши рисунки были очень хороши, — сказала я. — Мой же, насколько помню, оказался так ужасен, что я бросила его в огонь, прежде чем кто-то успел его увидеть.

— Ты слишком строга к себе, — возразила Кассандра. — Впрочем, как всегда. В рисунке и живописи ты не менее искусна, чем в рукоделии и танцах.

— Умоляю, не принижай мои успехи в танцах и рукоделии, коими я очень горжусь, упоминая их в одном ряду с рисунком и живописью! — воскликнула я в притворном волнении.

— Я восхищаюсь твоей гладью, и твоя поступь на наших балах всегда была неизменно легка, — заявила Алетия.

— Прекрасно помню один бал, на котором я приняла участие во всех двадцати танцах до единого, — ностальгически заметила я.

— А как ты танцевала с Харрисом? — спросила Алетия.

— Помню. Мне было, полагаю, тогда целых семнадцать, и я считала себя взрослой леди.

— А наш Харрис был робким мальчиком двенадцати лет, — улыбнулась Кэтрин. — Ты сжалилась над ним, увидев, как он с несчастным видом сидит в углу и восхищается танцорами.

— Ты поступила очень мило, — сказала Элизабет. — Смею предположить, он не забыл этого.

— Я никогда не забуду, как Джейн вставила воображаемое оглашение брака в приходской список своего папеньки! — воскликнула Алетия.

— Шутка вышла препакостная, — согласилась Кэтрин. — Кстати, а кто был женихом?

— Женихов было трое, — сообщила Алетия. — Джейн не намеревалась довольствоваться одним.

— Никогда не слышала эту историю, — удивилась Элизабет. — Расскажи, Джейн, что ты написала в церковной книге.

— По-моему, сначала что-то о Генри, — улыбнулась я воспоминанию о глупом юношеском порыве, который запечатлен навеки для взора будущих поколений. — Генри Говард? Ах да! Оказывается, я до сих пор не забыла. Я написала: «Генри Фредерик Говард Фицуильям из Лондона женится на Джейн Остин».

— Сразу после, — продолжила Алетия, когда смех улегся, — она, кажется, сообщила, что выйдет замуж за Эдмунда Артура Уильяма Мортимера из Ливерпуля.

— И наконец, — добавила я, — я обручилась с самым обычным парнем по имени Джек Смит.

Мои спутницы нашли последнюю запись самой смешной.

— Вы слышали? Эмма Смит на прошлой неделе родила шестого ребенка, девочку, — неожиданно произнесла Алетия, когда мы покинули сад и зашагали через парк по главной дороге.

— Шесть детей! — шутливым тоном воскликнула я. — Несчастное животное. Она состарится еще до тридцати.

— Джейн! — возмутилась Кассандра.

Ты знаешь, что я обожаю детишек не меньше тебя, дорогая. Но шесть?

Я говорила беззаботно, но в моих словах скрывалась истина. Слишком часто я наблюдала, как увядал цвет щек еще молодых женщин из-за непрерывного деторождения. И все же мои спутницы, похоже, не видели в обсуждаемом предмете ничего смешного либо предосудительного.

Леди перестали улыбаться и уставились вдаль с одинаковым выражением беспредельной тоски на лицах.

— Я видела множество счастливых семейств с семью или восемью детьми, — сказала Кассандра, подразумевая, несомненно, как наше собственное семейство, так и брата Эдварда с его женой Элизабет.

— Возможно, четыре или пять практичнее, — заметила Кэтрин.

— Да. Четыре, полагаю, самое то, — вздохнула Алетия.

Я внезапно обнаружила, что не в силах обсуждать этот вопрос. До меня вдруг дошло, что через несколько коротких недель мне исполнится двадцать семь. Я всегда надеялась, что когда-нибудь выйду замуж и заведу детей.

— Четыре и вправду самое то, — услышала я собственный голос, такой тихий, что я едва узнала его.

Несколько минут мы шли в молчании, погруженные каждая в свои мысли. Внезапно я заметила крупного мужчину на лошади — он направлялся к нам, возвращаясь с охоты в окружении пары гончих. Я думала, что он новый сосед, или наемный рабочий, или, быть может, гость, пока Кэтрин не закричала:

— Глядите! Харрис едет. Теперь вы видите, каким высоким и красивым он стал.

Я смотрела, как Харрис приблизился и осадил скакуна, а собаки добродушно развалились за его спиной на траве. Маленький неуклюжий мальчик, которого я помнила, несомненно, к двадцати одному году превратился в крупного, широкоплечего мужчину, но на этом перемены кончились. Он по-прежнему был очень прост лицом, и позу, в которой он разглядывал нас, сидя на лошади, я охарактеризовала бы как неловкую и замкнутую. Я обнаружила, что вновь недоумеваю, как и многажды в прошлом, каким образом семья с такими спокойными и обаятельными дочерьми смогла произвести на свет столь неуклюжего и малопривлекательного сына.

— Как охота? — спросила Элизабет. — Похоже, ты подстрелил дичь.

Харрис метнул быстрый взгляд на нас с Кассандрой, но не ответил.

— Прекрасная кобыла, — заметила я в попытке помочь ему преодолеть смущение. — Не узнаю ее. Она новая?

Харрис продолжал молчать. На лбу его появились складки, которые, я полагаю, обозначали состояние глубокой задумчивости.

— Харрис купил ее две недели назад, — ответила Алетия.

— Как вы ее назвали? — спросила Кассандра.

Харрис открыл рот, закрыл его и снова открыл.

— Ф-ф-ф-фелисити, — наконец сказал он.

— Прелестное имя, — восхитилась я.

Я улыбнулась в надежде положить конец страданиям Харриса.

— Нам всем не терпится увидеть вас за ужином, Харрис, — сказала я.

Он нахмурился.

— Да-да-да-да-давайте надеяться, что кухарка приготовит что-нибудь при-при-при-пристойное для ра-ра-ра-разнообразия.

Он кивнул, но так и не коснулся шляпы, перед тем как ускакать.

Тем вечером наше общество собралось в большой, роскошно обставленной столовой, где в честь приезда гостей накрыли замечательный ужин. Кухарка изумительно справилась со своими обязанностями, продемонстрировав необоснованность критики Харриса.

— Вино превосходно, сквайр, — сказала я. — Не припомню, когда в последний раз вкушала более богатый букет. Уж не испанское ли это марочное?