– Хорошо. Пора ехать. Пойдём, Амлон.

Она вздрогнула, услышав своё имя из его уст. Оно прозвучало похоронным звоном, провожая её прежнюю жизнь. И не сбежать. Но у неё есть нож. На него одна надежда.

Амлон

В халирэ – так назывался странный тканевый экипаж, в котором ездили богатые ирханцы, было темно и тесно. Амлон сидела, сжавшись, стараясь ни рукой ни кончиком покрывала не задеть господина визиря, будущего мужа, человека которого ненавидит больше всего на свете. Сейчас вся гордость и смелость куда-то испарились, и её почти трясло от страха. Стать ему женой перед лицом их жестокого и кровавого бога, бога которого они придумали сами, чтобы оправдать свои беззакония (по крайней мере так их учили в дома, в Тарсе), быть верной до конца жизни (которая, наверное, будет недолгой) и смотреть, как принято здесь в Ирхане иметь несколько жён, которые ничем не отличаются от рабынь.

Всевышний, пожалуйста, спаси! Она молилась так мысленно, не переставая всю дорогу. Надеясь, что господин визирь ни о чём не будет её спрашивать и радуясь тому, что покрывало защищает её лицо. Она могла видеть сквозь полупрозрачную ткань, хотя и с трудом, а вот господин визирь не видел как она кусает губы в надежде справиться с собой и не заплакать.

Четверть часа, а может чуть больше – и халирэ остановился. Ну почему время не может тянуться вечно? Казалось что ни минуты пролетели, а секунды. Тканевая дверца распахнулась, и учтивый слуга с поклоном подал ей руку. Амлон замешкалась на несколько мгновений, но и этих мгновений хватило, чтобы вызвать недовольство господина визиря.

– Что ты сидишь? Пойдём! – Он недовольно посмотрел на неё, а потом добавил. – И помни, что я тебе говорил. Не делай глупостей.

Амлон послушно кивнула, как кукла, которую дёргали за ниточки и вылезла из халирэ. Привычный однообразный городской пейзаж сменился пустыней. Ярко-красные барханы плавно отделяли город от пустыни. От однообразия зарябило в глазах. Неужели они будут приносить брачные клятвы прямо здесь? Но визирь шёл вперёд, как будто не собираясь останавливаться, и она едва успевала за ним. Несколько минут, и вот взобравшись, наконец, на гребень бархана, она увидела одинокий оазис, манивший серебром чистой воды. И посреди оазиса накрытые шатры. И в середине один – самый красивый и высокий. К нему вела лестница из нескольких ступеней. Наверное, в этом шатре будет проходить церемония.

Амлон почувствовала, как на глаза опять наворачиваются слёзы, а к горлу подступил непрошеный ком. Так плохо и одиноко, как сейчас ей ещё никогда не было. Каждый день казалось, что куда уж горше. И каждый день оказывалось, что возможно и хуже. Что у уныния нет меры и дна, а горе невозможно вытерпеть и выпить эту чашу до дна у неё нет сил. Она почти встала. Тело отказывалось повиноваться. Словно её вели не на свадьбу, а на казнь. И в этот момент господин визирь обернулся.

– Быстрее! – Потом словно догадавшись о чём-то, взял её за руку и потащил за собой. Амлон едва не закричала. Руку словно обожгло. Но вместе с этим пришли силы и желание бороться, отомстить. Она упрямо сглотнула слёзы и пошла быстрее.

Почти не помня себя, кусая до крови губы, не видя ничего за покрывалом и стеной слёз, упрямо стоявших в глазах, она всё-таки добралась до шатра в центре оазиса. Амлон знала, что он красный, как сама кровь, как всё здесь. Шатёр стоял на площадке из светлого камня, к которой вела лестница в несколько ступеней. Но она не видела лестницы. И если бы не господин визирь, обязательно споткнулась бы. Но он уверенно тянул её вверх, за собой и она шла, покорно переступая ступень за ступенью и молясь о том, чтобы эта проклятая лестница наконец закончилась.

Амлон сама не знала, чего ждала и хотела. Но хотя бы в этом подобии храма её ожидает небольшая передышка. Она знала из рассказов хаима (она так и не выучила ирханский достаточно хорошо, чтобы читать на нём), что по традиции, благословлённой самым первым шеймом Ирхана, новобрачные входят в Великий Шатёр одни. И там их встречает только аимаас – служитель Аима. Даже сам Повелитель не имеет права войти в шатёр. И эта традиция давала ей небольшую, но всё же такую желанную передышку. Она боялась думать что будет внизу, мельком услышав громкие голоса. Наверное, там её ждёт свадебный пир. О нём ей рассказывала кама. При мысли об этом делалось так же дурно, как и при мысли о том, что пир не будет длиться вечно и господин визирь отвезёт её домой, уже как жену. Главное успеть вовремя вытащить нож…

Восхождение по лестнице наконец закончилось. Слёзы почти высохли. И она видела, пусть и неверно в свете свечей высокий купол шатра, уходящий куда-то в небо. Изнутри похожий на небо, кровавое, красное, такое, какое обрушилось им тогда на головы вместе с ирханцами. Навстречу им вышел аимаас, пожилой уже, едва ли не старше хаима.

– Во имя Великого Аим, начнём же церемонию! – Он воздел руки вверх и начал шептать что-то на ирханском. Так тихо, что она не могла разобрать.

– Не вздумай сделать глупость! – Вдруг услышала она голос господина визиря. Он сжал ей руку так крепко, что стало почти больно. Захотелось вырваться, убежать, но страх парализовал волю. И она покорно слушала всё, что говорил аимаас.

Церемония оказалась на удивление короткой. Или ей так показалось. Амлон не могла сказать, сколько времени прошло, когда служитель перешёл к брачным клятвам. Она знала, что должна ответить и когда. Но сначала спросили визиря. Так было принято.

– Согласен ли ты, Эмет Аль Баар взять в жёны Амлон из Тарса и предоставить ей достойную жизнь, и обеспечить ваших наследников, пока один из вас не уйдёт в Парчовые чертоги? – И не слова о любви и верности.

– Согласен.

– Согласна ли ты, Амлон из Тарса почитать, уважать и склонять свою голову перед Эметом Аль Бааром, пока один из вас не уйдёт в Парчовые чертоги?

На несколько секунд возникло сумасшедшее дикое желание ответить «нет». И пусть её убьют. Она была бы даже рада смерти. Но вот дадут ли ей умереть? Она вспоминала слова господина визиря о милости и щедрости Повелителя и на сердце холодело. Нет. Умереть ей не дадут. В лучшем случае её ожидает судьба Ирис. А в худшем… Не стоит даже и думать. И через несколько секунд, показавшихся ей вечностью, она ответила:

– Согласна.

– Тогда протяните ваши руки.

Амлон протянула правую руку, надеясь, что не заметно, как она дрожит. Аимаас обернул их руки красной лентой. Потом снял её, а через несколько секунд надел сначала ей на руку красную нить и завязал, а потом господину визирю. Месяц они должны будут носить эту нить, не снимая, и месяц будут считаться новобрачными.

Напутственные слова служителя она почти не слушала. Теперь она жена человека, которого ненавидит больше всего на свете. Будь у неё больше сил, больше воли она бы вот сейчас, на этой самой церемонии достала бы нож, и никто бы не хватился её. Но она не могла. Она боялась. Она трусила.

Вниз Амлон шла так же, почти не видя ступеней. Господин визирь (никогда даже в самом страшном сне она не назовёт его мужем) вёл её под руку. Уже спокойно, не торопясь. Она даже не смотрела на него. От одного воспоминания о его взгляде, который казалось видел насквозь, от которого нельзя было спрятаться и убежать, бросало в дрожь. Амлон не помнила, как очутилась в малых шатрах, стоявших полукругом внизу за огромным столом. По правую сторону от неё сидел господин визирь. По левую какой-то мужчина. Рядом с визирем восседал шейм.