Это как в известном анекдоте, который заканчивается словами — «Вы уже торгуетесь, ваше величество?» Когда против какого-нибудь обстоятельства выдвигаются пусть даже самые неопровержимые и железобетонные аргументы, это значит, что дискуссия уже началась.

Никому не приходит в голову приводить аргументы в пользу того, что Волга впадает в Каспийское море — это и так понятно и в дополнительных защитных аргументах не нуждается. Никому не приходит в голову дискутировать по поводу возможности гей-парада в Пхеньяне — такой проблемы просто нет, и даже самый радикальный ЛГБТ-активист не станет требовать от Ким Чон Ына, чтобы он разрешил гей-парад у себя в стране — это был бы уже какой-то запредельный абсурд.

Аргументы Путина могут быть вполне убедительны, но они уже высказаны, и значит, рано или поздно найдутся убедительные аргументы в пользу отделения Кавказа.

Представить сегодня Грозный и Махачкалу столицами иностранных государств вроде Баку и Ташкента практически невозможно. Я даже не уверен, что в северокавказских республиках есть политические силы, всерьез рассчитывающие на отделение от России — но это, в общем, тоже не имеет значения, потому что еще в 1990 году сепаратистов не было ни в Туркмении, ни в Казахстане, что не помешало этим странам через год с небольшим вступить в ООН.

То, что Путину приходится эмоционально и экспрессивно возражать разговорам о распаде России, перечеркивает одну из базовых ценностей путинского двенадцатилетия. Много лет нам объясняли, что в девяностые страна находилась на грани распада, и только Путину удалось ее удержать.

Во имя целостности страны Путин отменял выборы губернаторов и приводил политическую систему к ее нынешнему состоянию. Даже путинская партия называется «Единая Россия». Все отлично, но почему же теперь Путин опять говорит о распаде страны как о ныне существующей политической угрозе?

6 февраля 2012. Исторический анекдот в пересказе исторического деятеля становится новым историческим анекдотом. Рассказывая о диалоге императора с Бенкендорфом, спросившим Николая, с кем он останется, если искоренит мздоимство, Владимир Путин отвечает на этот вопрос: «Мы знаем, с кем мы останемся». Этой фразой можно подписывать фотографии с субботнего «антиоранжевого митинга» на Поклонной горе — собственно, все уже видели с кем остался Владимир Путин, и в этом смысле его оптимизм вполне трогателен.

«Мы справились с олигархией, справимся и с коррупцией», — обещает Путин, и российские олигархи, в том числе и те, которых в 90-е еще не существовало, могут повесить этот слоган над своими рабочими столами — мы делаем вид, что вы с нами справились, вы делаете вид, что справитесь с коррупцией. Кстати, когда Путин говорит «мы», он имеет в виду, снова процитирую — «мы с Дмитрием Медведевым, работая на посту Президента страны». Эта формулировка столь очаровательна, что она обязательно станет самодостаточным афоризмом. Согласитесь, трудно было сгенерировать такую формулировку, из которой бы невозможно было понять, кто именно был президентом — Путин или Медведев.

Еще один афоризм: «В условиях коррупции репрессии тоже могут стать предметом коррупции», — как говорят в Интернете, «спасибо, капитан Очевидность». Интернет, кстати, на который у Путина до этого декабря не хватало времени, теперь становится его любимой темой: кандидат в президенты уверенно оперирует термином «краудсорсинг», обращается к «сообществам словесников и веб-дизайнеров» и знает, что в Интернете «доступна любая информация о политических дебатах в парламенте, о состоянии мировых рынков, о браках и разводах голливудских звезд».

В тексте, конечно, есть какие-то элементы старого политического стиля — вот все эти конструкции типа «восстановить народный суверенитет — основу подлинной демократии», но на них даже не хочется обращать внимание, «народный суверенитет» — это, видимо, что-то вроде «суверенной демократии», такой специфический кремлевский сленг.

Что действительно бросается в глаза в путинской статье: автор тщательно обходит стороной тему уличных протестов, делая вид, что и без них он 12 лет готовился к тому, чтобы заговорить о развитии демократии и о «новых механизмах участия». Только в одном месте он не выдерживает и пишет, что «изменившиеся требования к власти, выход среднего класса из узкого мирка строительства собственного благосостояния — это результат наших усилий», и повторяет: «Мы на это работали».

Работали, да. Только, наверное, совсем не так, как хотелось бы автору текста. То есть он действительно хотел бы задушить протестующих в своих объятиях, но, кажется, это уже почти невозможно — с самого начала протестов Путин как минимум на полшага отстает от Болотной площади. Когда еще можно было что-то изменить, он говорил о бандерлогах и презервативах, а когда на головном баннере шествия написано «Россия без Путина», а потом Болотная площадь принимает резолюцию под заголовком «Ни одного голоса Путину» — как-то неловко уже делать вид, что происходит именно то, чего хотел Путин. Если бы статья о демократии была написана хотя бы до думских выборов и, не знаю, хранилась бы в какой-нибудь капсуле с проставленной на ней датой, это еще можно было бы обсуждать всерьез. Но статья написана сейчас.

20 января 2012. «Я этому рад, я этого хотел», — говорит Владимир Путин о протестных демонстрациях. А сутками раньше Борис Грызлов, который до сих пор возглавляет высший совет партии «Единая Россия» говорил, что «митинги показали, прежде всего, уровень развития нашего гражданского общества» и что «оно в России уже есть, оно активно». А еще за два дня до этого начальник Росмолодежи Василий Якеменко сказал, что «происходящее — цивилизованный запрос продвинутой части общества на перемены». А в декабре тогда еще первый заместитель кремлевской администрации Владислав Сурков сказал, что на Болотной площади митинговала «лучшая часть общества». И в «той самой» телевизионной «прямой линии» Владимир Путин, прежде чем сорваться на разговоры о «бандерлогах», тоже говорил, что считает протесты среднего класса своей заслугой — ведь все эти люди сформировались при, как сказал сам Путин, «путинском режиме».

Наверное, такое количество почти одинаковых высказываний уже можно считать тенденцией — власть, кажется, поняла, что ругаться по поводу «раскачивающих лодку» бессмысленно, и пытается теперь задушить их в объятиях. Я не удивлюсь, если 4 февраля на очередное протестное шествие выйдет кто-нибудь из соратников Путина или даже, может быть, сам премьер — действительно, если Путин рад протестам и хотел их — зачем же ему их игнорировать?

Элементы абсурда в российской политике играли очень важную роль всегда, но сейчас ситуацию можно считать уникальной — кроме абсурда вообще ничего не осталось. Но, если разобраться, в поведении Путина сейчас ничего ведь не изменилось. Вот что мы можем сказать о его политических взглядах или идеологических ценностях? Путин — кто? Левый или правый? Консерватор или реформатор? Националист или интернационалист? Вчера на встрече с футбольными фанатами он предлагал им «отбуцкать за углом» главу футбольного союза Сергея Фурсенко, а неделю назад обнимался с «отбуцканным» до полусмерти журналистом Бекетовым — нет ли в этом противоречия?