Все, особенно Михейша, безоговорочно верят деду.

— Деда объездил весь мир, — утверждает Михейша без всякого на то основания и без засыпания неверующих Фом фотографическими фактами. Три «Ф»!

Запомним всё это.

…Инициал дверного фронтона придерживают бурундуковатого узора жирные коты с тонкими как стебли, завёрнутыми в спираль, хвостищами. На задних шлейфах их выросли крапивные листья с увеличенными будто линзой мелкоскопа колющими устройствами.

Хобот уже упомянутого слоника, сказочного по — восточному, длинноногого по — страусиному: какой ужас! Форменное безобразие и насмешка над опытом божественного сотворения мира. Селифан тут разошёлся вовсю!

А с другой стороны, — это апофеоз больного, бредового экспериментаторства по спариванию человечества с животным миром: оно даже не напоминает, а откровенно являет собой Нечто и Непотребное в паранормальном единстве.

Нечто Непотребное закрутилось в тяжёлую спираль с шаром на конце, воинственно напряглось, готовое распрямиться и пробить своим оголовком любую крепость — хоть животного, хоть искусственного происхождения. Это комический слепок с того, что особи мужского пола человеческого племени достают только в случае крайней необходимости. Вариантов тут немного: с его помощью получают искреннее удовольствие от незаконного соития; благодаря ему законно продлевают род; и — простите, мадемуазели — без него не справить малой нужды.

Как такое можно допустить в доме, где гурьбой бегают малые дети и где женщины являют собой пример целомудренной морали и торжества моногамии? Где исповедуют, пожалуй — что, устаревшие и излишне пододеяльные отношения, причём при закрытых окнах, выключенных ночниках и потушенных свечах.

Скульптурная дерзость парадных, общественных дверей в домашнем дворце науки и литературы необъяснима и крайне непедагогична!

Добавим красок в описание: кабинет этот — сказочная обитель, не меньше. А ещё она — загадка, колыбель знаний, филиал звериной Камасутры и кунсткамера удивительного, нереального мира, способного взбудоражить и напугать любой податливый ум. Да и весь остальной дом необыкновенен, как прибежище исключительной странности умников.

Все отпрыски старшей пары Полиевктовых потому — чокнутые с малолетства. Здравы ли нижние ветки родословного древа?

— Умом?

— У деревьев ума не бывает.

— Уверены???

Короче, это история рассудит сама. А мы будем только оперировать…

— Ой! Больно нам от одного только вида шприца со скаль…

— Фактами, граждане!

ПЕТУХ ПОД СТОЛОМ И ЦАРЕВНА СОФЬЯ

1

1909 год. Конец мая.

Дед Макарей сегодня гость. Гость кукарекает под столом. Над ним потешается вся развесёлая Полиевктовская семейка.

Царевна Софья с князем Голицыным перевернулись в гробах.

В чём дело? Какая связь?

Всё с виду просто, но не так уж легко практически.

С тайнописно — любовной записочкой царевны Софьи через триста лет случился провальный огрех. Князь Голицын с возвышенной любовницей благодаря юному сыщику ещё раз предстали перед общественностью в не самом выгодном свете.

Позволение на расшифровку выдал уже упомянутый Михейшин двоюродный дед — Макар Иванович Полиевктов. Среди всех Полиевктовых он — просто Макарей. Родом и по долгу службы — из далёкой Тюмени. В Тюмени хватает своих чудаков. Макарей — один из них…

Нет, он самый главный чудак всего Тюменского края, если, правда, не считать тобольского Тритыщенки (прадеда господина — художника Евжени Тритыщенко), который обивает пороги губерний, утверждая, что каждый уважающий себя город должен иметь хотя бы одну конную статую. Каждый губернатор считал за честь выпроводить Тритыщенку из кабинета на вежливых пинках, и удовлетворённо прощался, радостно помахивая одной ручкой в окно Тритыщенке, а другой стирая лапшу с ушей.

Где ж ему бедному набрать столько бронзы на лошадь?

А где взять народного героя — всадника? На коня уйдёт больше бронзы, чем на героя. А сам губернатор тобольский пока не герой, и на войну неохота, а на другого героя кроме себя денег совсем нет… Нет, нет и нет! Своим не хватает. И не будет хватать. Война с Америкой на носу. У чинца ширится глазной разрез на нашу землю. Мост надо строить через Тобол — Вонь — реку. А войны и мосты всегда в авангарде сметы. А к концу стройки мосты будто законно удлиняются в три раза. И арьергард и всю колонну тоже надо чем — то кормить. Такие — вот бухгалтерские дела в тмутараканских тюмениях.

В Нью — Джорск Макарей приезжал редко: на самые— самые приглавные события семьи Полиевктовых. Дед — главный хранитель Тоболо — Тюменского Губернаторского Музея истории и естественных наук, а также владелец личной исторической коллекции преимущественно бумажного свойства. У него дома хранятся в порядке и беспорядке манускрипты, старинная переписка — на бересте и бумаге, рукописи, староцерковные книги, узелковые и бусинные сообщения, иоганские — начиная с самого Типографа — шрифты.

Буквально перед самой поездкой в Нью — Джорск, практически случайно обнаружился потерянный ключик от ящика коллекционного шкафа. Отомкнутый ключом ящик поначалу долго не вынимался. Дед трясанул шкаф. Битком заполненный ящик что— то высвободил внутри себя. И неожиданно почти целиком выскочил наружу. Пошатался, и, не дождавшись от деда сноровки, бухнул вниз. Вывалились, словно потроха из брюха, бывшие когда — то важными исторические бумаги, и разъехались по плахам. Не упал единственный предмет. Зацепился тесёмкой с печатями и покачивался на половине пути к полу пожелтевший, дранно— передранный, местами подклеенный, вскрытый давным — давно конверт с письмом премило свергнутой царевны.

— Неспроста это, — решил тогда Макар Иванович, даже не подумав о грядущих последствиях. — Возьму — ка я его с собой, удивлю кузинку. Кузинка, так это никто иная, как родная Михейшина бабка Авдотья Никифоровна.

Приехал. Поболтали о том, о сём.

— Интересное письмецо, — сказала бабка, — повертя трухлявую бумажонку и посмотрев её на просвет. Понюхала: выветрились ли французские духи за триста лет (Софье обещали четыреста). — Пахнет заплесневелой бумагой. Больше ничем. Ожидала роз, фиалок… и не понятно ни черта. Тайнопись, пожалуй! Любопытно, да — а–а, любопытно.

— Потому и привёз, голубушка, чтобы вас всех позабавить. Это письмо Софьи Голицыну в пору их ненасытной любви. До того писано, как он свою жёнушку по её желанию или согласию отрядил в монастырь. Там внизу датировано.

— Любовное, что ли, значит, там? Я люблю про любовь. Дайте — ка почитать, — испросил присутствующий при том деле Михейша, и уверенно протянул жадную до сенсаций руку.

— Как так можно сквернословить, — сердится бабка, — «люблю про любовь» — разве так можно выражаться!».

— Прочитать? Ха — ха! Не сможешь! Вот же, взяла мышь кота за шиворот, чего надумал! Ну!? Слепой музыкант чтецом заделался!? На худой дуде ты игрец — вот ты кто… — В сердцах высказывает полное недоверие Макарей Иванович: «Это тебе не газетка у мальчика — тут