К вечеру Борис Петрович на мотоцикле отвез Гусева на станцию.

— Так можно рассчитывать, что разыщут? — крикнул он Гусеву, когда тот уже залез в тамбур.

Гусев утвердительно закивал головой. Поезд тронулся. Гусев помахал рукой этому угрюмому человеку, стоявшему на перроне, и крикнул:

— Как только что узнаю — напишу!

4

В поезде было полно народу. Гусев примостился с краю на скамейке и попытался задремать. Но сон не шел, и Гусев сидел, закрыв глаза, и все думал и думал.

Гусев почти безвыездно жил в городе, если не считать недолгих летних поездок на дачу да студенческих спортивных лагерей на Карельском перешейке. Работа у него была суматошная, и не то что для рыбалки или охоты, — для того, чтобы невесту найти, времени не оставалось. В отпуск Гусев обычно ездил на юг, отсыпался, загорал…

Поездка в Лампово навела его на мысль — съездить как-нибудь туда поохотиться, побродить по лесу, посидеть у ночного костра с бывалыми, разговорчивыми охотниками.

Гусев вдруг вспомнил, как однажды в детстве ходил с мальчишками по лесу.

Они жили тогда на даче где-то под Новгородом. Мать собрала с вечера маленький рюкзачок. Разбудила утром рано-рано, с пастухами, — в тот день они в их доме стояли. Выпил мальчишка вместе с ними теплого парного молока и выскочил на улицу.

Воздух был свеж и прозрачен, медленно, лениво двигались по дороге коровы, сбоку плыли за ними большие причудливые тени. Дорога слегка пылила, пахло парным молоком. Тихо щелкал пастуший бич, да перебрасывались словом-другим вышедшие проводить скотину хозяйки.

Подошли Васька с Гешкой — одногодки Виктора, его деревенские приятели. Возбужденные, веселые, словно и спать не ложились. Пошли сначала по дороге за стадом, потом двинулись вдоль речки.

Речка Красавка была, собственно, вовсе не речкой, а ручьем. Почти в любом месте ее можно было, разбежавшись как следует, перепрыгнуть. Лишь весной она так разливалась, что затопляла все окрестные луга и низинки. Деревенские ребятишки по неделе не могли попасть в школу, чему, конечно, по младости и неразу-мению страшно радовались. В такие времена в речке можно было подцепить на острогу даже щучку килограмма на полтора. Летом же в Красавке ловились только вьюны, да на стремнине мелькали легкой тенью крошечные пескари. Правда, мальчишки еще «выливали» налимов, но это была адова работа. «Выливание» происходило так. Искали место, где побольше корней да камней. Строили две временные запруды, одна от другой метров за пятнадцать-двадцать. Вычерпывали всю воду какой-нибудь старой кастрюлей, консервными банками и из-под причудливых коряг доставали скользких темных налимов.

Сколько ни пытались деревенские мужики построить постоянную запруду на Красавке, чтобы хоть пожарный водоем сделать, ничего не получалось. Красавка подмывала любую плотину.

…Мальчишки шли вдоль речки и смотрели, как кружит вода мелкий золотистый песок, — несет черные домики шитиков… Красавка змеилась в глухих зарослях ольхи. Лишь редкие солнечные лучи проникали сквозь плотную листву и золотыми, зыбкими зайчиками трепыхались на воде, пробивались сквозь быстрые струи, дробясь и играя на обкатанных ярких камешках. Иногда речка вдруг вырывалась из зарослей на волю, к солнцу, и журчала среди июльских лугов, между только что сметанными стожками. Легкий ветерок был приятным и бодрящим. В небе пели жаворонки, казалось, их голоса звенели где-то под изморозью далеких перистых облаков. Стожки манили мягким душистым сеном, звали отдохнуть, полежать, глядя на еле заметные передвижки облаков, на замысловатые их рисунки. Но речка звенела, звала не разгаданной еще тайной к месту, которое называется таким красивым и многозначительным словом — исток, к месту своего рождения, к месту, которое даже в самые засушливые годы не дает речке совсем иссякнуть и питает еле теплящуюся жизнь.

К полудню, когда нестерпимо стало припекать солнце, подошли к высокой насыпи железной дороги. Речка нырнула под железнодорожный мост, а мальчишки, развязав мешки, улеглись прямо на крутом зеленом склоне насыпи. Где-то далеко-далеко, в голубоватой дрожащей дымке, исчезали, растворялись теплые рельсы. Мальчишки приникли к рельсам: слушали, не гудяг ли. Что-то действительно легко позванивало, гудело тонко-тонко, с переливами — не то рельсы, не то провода.

— Пойдемте на станцию, ребята! Прямо по шпалам. Интересно! Паровозов там видимо-невидимо, тьма. А?! — вдруг сказал Гешка, и глаза его заблестели.

Ребята переглянулись. Уж больно заманчивым было предложение.

— Нет, нельзя на станцию. От мамки попадет, — вздохнул Васька.

Из будки на переезде вышел мужчина в форменной фуражке и пошел по пути, неторопливо постукивая по рельсам молоточком. Мальчишки двинулись дальше…

За железной дорогой начался густой низкий ельничек. Речка стала совсем узкой, кое-где едва журчала под берегом, пропадала в сыром песке и вдруг вовсе скрылась под огромной кучей бурелома. Мальчишки решили обойти завал, двинулись по узкой тропке, пробитой скотом. Шли, шли и вдруг потеряли речку. Сколько ни кружились, никак не могли ее найти. Только что была — и пропала! Пришлось возвращаться назад. Гешка предположил, что речка начинается из-под завала. Обдираясь в кровь, мальчишки полезли на бурелом. Небольшой, с гладким мехом зверек стрелой шмыгнул из-под веток. Перебрались через завал. Узким ручейком убегала Красавка в кусты. Через десяток метров в зарослях кустистых ив, среди высокой зелени травы, которая скрыла мальчишек с головой, среди гигантских дудок они, наконец, услышали ласковое журчание воды.

— Глядите, ребята! Водничок какой! — закричал Васька.

Ребята легли на животы и приникли губами к ледяной, сводящей зубы, сладкой родниковой воде.

Маленьким работящим ключом начиналась Красавка…

Гусеву стало приятно, что он вспомнил это давным-давно забытое путешествие. «Как мы себя обкрадываем, не бывая в лесу, в поле, всю жизнь проводя среди асфальта и камней, — думал Гусев, глядя на пробегавшие рощи и голубеющие в вечерней дымке поля. — Не съезди я сейчас в деревню, наверно, никогда в жизни не вспомнил бы об этом путешествии…

Каких только на русской земле городов и деревень не встретишь, — думал он. — Каких только не найдешь речек и речушек, лесов, полян и озер! И в каждом городе есть свои старожилы, и у каждой деревеньки свои радетели. На каждое озеро найдутся свои рыбаки, на каждый лес — свои охотники. И для них, этих охотников, нет на свете леса милее, чем этот лес, их лес. И пусть озеро окружено непроходимыми мшарами, где и утонуть-то не составит труда, пусть оно и мелкое и не рыбное и называется как-нибудь по-чудному, вроде Параськиного копыта, — не сомневайтесь, есть люди, которым оно пришлось по сердцу, и все тут! А сердцу — как исстари известно — не прикажешь.

И думается, что оттого-то