стукнул рукой по баллону, медведь услышал, не понял, откуда звук, вздыбился и завертел головой, я встал, крикнул что-то и замахал веслом. В два мощных прыжка зверь исчез в кустах.

Я выключил мотор, следил за берегом и посматривал на камень или корягу, на которую он опирался. Лодка приближалась, из коряги торчал… лосиный рог. Сохатый был очень большой, он лежал на мелководье, задняя часть была хорошо съедена. Только тут я понял, каких размеров был медведь. Переложил ружье под руку. Но хозяин сохатого никак не проявился, хотя наверняка наблюдал за лодкой.

Вскоре река снова стала глубже и спокойнее, и я достал виски. С выпивкой и под дождем неплохо. Все было, конечно, мокрое, кроме меня и прикрытых тентом вещей. Сделал пару глотков. Вечерело, через часок можно было начинать искать место для ночлега. Медведь был очень крупный, если напал на такого лося.

Скорее всего, он задавил его в реке, дотащил до мели, но в тайгу поднять не осилил. В лосе было не меньше полутонны. Могло, правда, и так случиться, что сохатому досталось от другого сохатого, дерутся они как следует во время гона, и медведь просто добрал раненого в реке. Но даже если так, вытащить полтонны к берегу… сильны косматые!

Справа открылась хорошая коса для ночлега. Речка очерчивала вокруг нее почти правильный полукруг. Я заглушил мотор, и природе вернулось одно из главных ее свойств — тишина. Слышно было, как мелкий дождик шипит по воде. Я вытянул лодку, разгрузил вещи и пошел смотреть, где можно поставить тент. Дождь сеял и сеял. Мелкий и не особенно холодный. Я прищурился на серое, скрывающее вершины елок небо и подумал, что привык уже к этому дождю и он мне никак не мешает. Стянул с себя дождевые куртку и штаны. Так легче было работать. На куст их повесил.

Во мне снова взыграла наивная молодая вера, что все у меня получится. Вообще все. Мокрые руки уверенно вязали растяжки тента, и вскоре дождь уже стучал по тугой надежной крыше, рядом горел высокий костер, а я колол дрова.

И тут дождь кончился. Видимо, устал. Мочил, снегом заваливал… не вышло!

Я разложил у воды утренний улов, некоторые хариусы еще сохранили цвет, стал чистить. Рыба приятно упругая, нож легко снимает золотистую чешую, я взрезаю их и полощу в ледяной воде. Отец покойный никогда не промывал рыбу, считал, что так уха будет жирнее. Наверное, это правильно для волжской рыбы, но сейчас это неважно — осенний хариус и так жирный.

Было еще с час до темноты. Я сидел на пенечке и слушал, как трещит мой костер через речку в лесу напротив. Лена неторопливо оплывала косу и посматривала на мой костер. И мне, хлебнувшему «огненной воды», казалось: она меня одобряет. Мне было важно ее мнение. А иногда мнилось, что ей двадцать лет, девчонка совсем и смотрит на меня с восхищением — такой из себя мачо, один тут управляется. Прямо как с пачки «Мальборо». До чего же с виски легки сделались мысли! Забыл, что не бывает девчонок, которые так смотрят на потрепанных жизнью пятидесятилетних мужиков. Забыл и тоже весело на нее посматривал.

Лена и вправду была совсем юная. Нежная и шаловливая. Болтушка.

Вода закипала, в котелке возник звонкий гундеж, потом зашелестело и забурлило, и я стал опускать хариусов в котел…

Рев раздался так близко и неожиданно, что я замер с рыбиной в руках, не веря своим ушам. Изюбрь крикнул в долине, вниз по реке, не дальше трехсот метров. Я ждал, бык должен был повторить крик или ему должны были ответить. Пауза длилась долго, я уставился в сторону рявкнувшего зверя, от напряжения начал уже сомневаться, что все это было. Но он снова запел.

Над тайгой летел древний брачный призыв лесного красавца. Моя поляна, освещенная костром, стремительно раздвигалась — раскатистый крик звенел над морозными таежными сопками, уносился в глубину ночного неба над головой и возвращался, и возвращался эхом от звезд.

Изюбрь был молодой, кричал тонко, но трубил так близко, что я боялся пошевелиться. За рекой заревел другой. Этот был крутой. Голос тяжелее, начал яростно и визгливо, потом раскатился грубо и широко по тайге и закончил злым предупреждающим визгомхрюканьем. А через короткую паузу снова заревел грубо, но закончил тонко, красиво и чисто. Звук долго висел в морозном ночном воздухе.

Третий заревел в горе. Он стоял в вершине сопки, может, с километр, но слышно его было не хуже. Он был здесь главный. Я прямо видел, как гордо красуется могучий бык, поблескивая светлыми штыками рогов… где-нибудь на скале, выступающей из леса, слушает, как внизу кричат эти двое. Спокойно смотрит на матух, пасущихся рядом на склоне, и просто так, ради того, чтобы его дамы знали, кто есть кто, начинает задирать благородную голову. Широко и мощно несется недвусмысленное предупреждение. Песня как будто и не очень громкая, но это не крик драчливой ярости и не вопль раздираемого страстью молодого, это почти музыка. Ясная музыкальная фраза, обращенная не к соперникам, но к нежным слушательницам.

Молодой молчал, тот, что за моей спиной, взвыл коротко и через паузу протрубил звонко и с переливами. У него тоже ничего получалось.

Уха кипела вовсю, пенилась через край, я отодвинул разгоревшиеся чурки и плеснул в кружку виски.

Быки продолжали реветь. Молодой подошел совсем близко к лагерю. Я не подбрасывал дров, чтобы не дымить лишнего, и слушал. Сердце затрепетало в охотничьей страсти, потом унялось и пребывало в растерянности от сложного чувства. Мне посчастливилось оказаться в непуганом краю и в это страстное время.

Драматичны отношения охотника и зверя. К ним можно по-разному относиться, но они настоящие. В них есть кровь. Живая кровь древнего противоборства.

Лет двадцать назад здесь же, на Лене, ниже заповедника это было, охотились мы с Трапезниковым «на реву». Первый день той охоты мне на всю жизнь запомнился.

Ночевали в деревне, а утром, потемну еще, вышли пробежать, как говорил Владимир Петрович, по окрестным сопкам. Впереди он в суконке, сапогах, с пустой понягой за плечами и кедровой трубой под мышкой. За ним я с ружьем. Тайга серая, застывшая, моховая тропа за ночь промерзла, по болотцам лед… На первую сопку заползли, Петрович кончик трубы послюнявил, чтоб лучше, с хрипом звучала, склонил голову набок, трубу к самой земле опустил и, задирая ее к небу, сильно потянул в себя воздух. «У-у-у-оу-оу-у-у!» — разнеслось эхо по сопкам… Потом еще