Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семья хозяйственная внешне ориентированная, там нет индивида, а значит, такая не создает сексуальности, почему Маяковский и писал „быт заел“, а значит, сам асоциально ориентирован был, если и в браке не был».
Мне могут сказать: «Ну, это специально что-то нашли». Даже если и специально, это все равно показатель, мы же нашли это не на помойке. Но хорошо, вот текст, который нашел не я: это «Капитализм и шизофрения» Феликса Гваттари и Жиля Делеза, философская классика, некоторые считают ее книгой века («когда-нибудь наш век назовут веком Делеза», как сказал один его коллега).
«Постоянное производство самого производства, привитие производства к продукту составляет свойство машин для первичного производства. […]
Из производства следует продукт как часть тождества продукт/производство. Это тождество образует третий термин в линейной серии, как бы огромный недифференцированный объект. Все на мгновение останавливается, застывает (потом все снова заработает). В каком-то смысле больше хотелось бы, чтобы ничто не работало, не функционировало: не рождаться, остановить колесо рождений, остаться без рта для сосания, без ануса для испражнения. Достаточно ли повреждены машины, достаточное ли число деталей от них отвалилось, чтобы они превратились сами и нас превратили в ничто? Видимо, для этого потоки энергии еще слишком связаны, частичные объекты еще слишком органичны… Наш организм создаваем машинами желания, но в лоне этого производства, в самом этом производстве тело страдает от такого устройства, страдает от того, что оно не организовано по-другому, что оно вообще организовано… Автоматы перестают работать, из них вываливается составлявшая их неорганизованная масса. Полное тело без органов непродуктивно, стерильно, непорождено, непотребляемо».
Здесь могут сказать: «Ну, вы специально отобрали каких-то постмодернистов». Хорошо, вот самая классичная классика.
«Ее [природы] отличительной чертой является то, что идея определяет самое себя, то есть полагает в самой себе различие, некое иное, но полагает его таким образом, что она в своей неделимости является бесконечной благостью и сообщает, дарит инобытию всю свою благость. Бог, следовательно, остается равным себе в своем определении другого. Каждый из этих моментов сам, в свою очередь, является всей идеей и должен быть осуществлен как божественная тотальность. Различенное может быть постигнуто в трех формах: как всеобщее, особенное и единичное. Как всеобщность различенное остается в лоне вечного единства идеи; это вечный сын божий, как его понимал Филон. Крайней противоположностью этой формы является единичность, форма конечного духа. Единичное как возвращение в само себя есть, правда, дух; однако как инобытие, исключающее все другие духи, единичность есть конечный, или человеческий, дух, ибо до других конечных духов, кроме людей, нам нет никакого дела. Так как единичный человек понимается нами вместе с тем как находящийся в единстве с божественной сущностью, то он является предметом христианской религии, и это высшее требование, которое может быть к нему предъявлено. Третья форма, которой мы здесь занимаемся, – идея в ее особенности, – есть природа, лежащая между этими двумя крайними моментами. Эта форма более всего доступна, понятна рассудку. Дух положен как существующее для себя противоречие, ибо бесконечно свободная идея и она же в форме единичности находятся между собой в объективном противоречии; в природе же противоречие существует лишь в себе или для нас, так как инобытие выступает в идее как покоящаяся форма. В Христе противоречие положено, а затем снято как жизнь, страдание и воскресение. Природа есть сын божий, но она – сын божий не как таковой, а как упорное пребывание в инобытии, – она есть божественная идея, как поставленная на одно мгновение вне области любви. Природа есть отчужденный от себя дух, который в ней лишь резвится; он в ней вакхический бог, не обуздывающий и не постигающий самого себя; в природе единство понятия прячется».
Это не какой-то особенный отрывок. Там все примерно такое. Не только у Гегеля, но Шеллинга, Фихте и т. п. Король голый, но он голый каким-то непростым, хитровыдуманным способом – и многие готовы счесть его одетым из вежливости. Вдруг нам не хватает образования, чтобы это увидеть. Но давайте проведем мысленный эксперимент. Напомним: том посвящен природе. Занесите текст на любую современную кафедру, имеющую к природе хоть какое-то отношение, и скажите, что это работа молодого, подающего надежды аспиранта… Попросите отнестись с пониманием. Как думаете, ответ будет хотя бы цензурен?
Помимо забавы, отрывки приведены для того, чтобы проиллюстрировать метод философии или то, что может считаться таковым. Как мы и говорили, там действительно что угодно, если оно сумело (по разным причинам) произвести на кого-то впечатление.
Если не дружить с рациональностью, она не обидится. Просто у вас получится хуже, чем там, где с ней хотя бы знакомы.
Что значит – у философии не получилось? Давайте на простом примере. Если бы на нашей планете не случился интернет, мы жили бы в другом мире. Нет ученого, который специально сидел бы и «придумывал интернет» как он есть сейчас, но… Понятно направление, куда нести благодарности. А теперь назовите величайшего, как вам кажется, философа XX века. Послышатся голоса с мест.
– Гуссерль!
– Хайдеггер!
– Делез!
– Деррида!
В России, возможно, могло бы прозвучать «Мераб Мамардашвили», «Давид Зильберман» или «Георгий Щедровицкий».
А теперь представьте, что этого человека не случилось. Совсем. Ну не случилось – и не случилось. Это все равно что не случился бы интересный элитарный писатель, например Джойс. В мире без Джойса было бы немного скучнее, но по сравнению с отсутствием интернета это, мягко скажем, терпимо.
Рациональность – несущая стена в здании цивилизации. А философские тексты, за редким исключением, это горшки с геранью. С ними мило. И без них тоже мило. Наверное, милее все-таки с ними. Пусть будут. Это называется факультативность. Что начнешь делать, то и закончишь. Если заниматься несмешным стендапом для избранных, то чем-то большим это кажется лишь изнутри самого выступления.
Есть такой заход на апологию философии: «Мы эту вашу науку придумали между делом в своих философских спорах – и дальше пошли». Я сам так говорил, когда работал на кафедре (разумеется, философии) и меня прижимали к стенке. Я даже изобрел особо поэтичную фразу. «Да, изобретатель изобрел холодильник, но кто изобрел самого изобретателя?» После этого стоило немного помолчать, нагнетая пафос. Можно было добавить: «Кто изобрел культуру мышления, подразумевающую деятельное преобразование мира в субъектно-объектной форме?» После этого всем должно быть ясно, что это сделали какие-то великие древние мужи, к которым я имею прямое отношение. И мое скромное участие как бы есть в любом холодильнике. Доставая холодное пиво, скажи спасибо всем нашим, начиная с Платона, и оставь немного спасибо для меня.