Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следующие двадцать секунд или двадцать минут Кузнецов стрелял в немецких солдат, врывающихся в блиндаж, вышвыривал обратно влетающие снаружи гранаты, снова прятался за перевёрнутым стволом, вновь стрелял… Резь и звон в ушах превратились в бесконечный монотонный вой, через который не пробивались иные звуки, и он не сразу понял, что немцы уже не штурмуют блиндаж. Никто более не кидал внутрь гранаты, но земля подпрыгивала, содрогаясь, и в раскрытую дверь не было видно ничего, кроме заполонившего всё вокруг чёрного дыма вперемешку с взлетающим в воздух земляным крошевом, озаряющимся вспышками разрывов.
Потом он бежал куда-то по немецким траншеям, спотыкаясь и перепрыгивая через германских солдат, в ужасе вжавшихся в землю под безжалостными ударами советских авиабомб; продирался через дымящиеся раскалённой землёй воронки к позициям зенитных батарей, собирал то, что осталось от диверсионной роты, и вёл за собой через непроглядную завесу из дыма и копоти, затмившую небо и заполонившую воздух. Путь к спасению лежал через минное поле, и он пошёл первым, ведя за собой уцелевших бойцов. Согласно плану операции, один из бомбардировщиков должен был сбросить бомбы на засеянное минами пространство точно в районе ворот, пробив через минное поле брешь, через которую советские диверсанты смогут отступить.
Но из-за массированной бомбардировки укрепрайон накрыло густой дымной шапкой. День стал ночью, и увидеть, пробита ли брешь на самом деле, оказалось невозможно. Кузнецов приказал уцелевшим бойцам двигаться за ним в колонну по одному, не теряя друг друга из вида, и пошёл первым. В кромешном дыму он раз двадцать падал в горячие воронки, всякий раз радуясь падению, ибо если нога наступила в воронку, то вероятность наступить на мину резко снижалась. Ему почти удалось вывести остатки роты за пределы укрепрайона, но в полусотне шагов от леса его везение закончилось.
Как только он вышел из зоны задымления, кто-то из советских лётчиков в небе над нефтепромыслом заметил группу солдат в форме вермахта, пытающихся добраться до лесной опушки, и пара краснозвёздных истребителей зашла на боевой разворот, стремясь не дать фашистам уйти. Авиационные пулемёты открыли огонь, пришлось забиваться в воронки, спасаясь от пуль своих же самолётов, и что есть силы бежать к лесу, пока прошедшие над головой истребители разворачивались для следующей атаки. У самого края минного поля кто-то из солдат наступил на фугас, не сдетонировавший от бомбового удара, и в двух шагах от Кузнецова полыхнул мощный взрыв, сметая его раскалённым ударом.
Он смутно помнил, как бойцы тащили его куда-то бегом через лес, вокруг густо свистели пули, яростно срезая ветви и насквозь пронзая древесные стволы; потом кто-то перевязывал ему голову, ставшую неимоверно тяжёлой, словно залитой свинцом; затем сознание угасало и вновь возвращалось. Его вновь тащили куда-то через ночную чащу, объятую пожаром где-то позади, затем было какое-то пустынное шоссе, сигнальные ракеты, взлетающие в усыпанное звёздами небо, и рокот авиационного мотора, негромко гудящего где-то в небесной выси…
Потом госпиталь, операции, больничная койка, снова операции… Боль от отходящего наркоза, поначалу жестокая, стала привычной, и сейчас, испытывая её в который уж раз, он подумал, что не помнит точно, когда именно к ней привык.
— Кузнецов? — Знакомый голос пробился через тупую резь в возвращающей себе чувствительность нервной системе. — Ты меня слышишь?
— Так… — Кузнецов облизнул сухие губы, — …точно, товарищ полковник. — Он открыл глаза, и застилающая взор муть обрела резкость, становясь замначальника разведотдела армии. — Ваше приказание… — слова после наркоза давались с трудом, — …выполнено…
— Знаю, что выполнено, старший лейтенант! — Полковник сжал ему руку. — Молодцы! Герои! Отлично сработано!
— Нефтепромысел… — Кузнецов болезненно зажмурил и открыл глаза, — уничтожен?
— Нет больше нефтепромысла! — ободряюще заявил полковник. — Немцы уже месяц сидят без топлива! Мы вышвырнули их с левого берега Вислы! Теперь они бегут к Одеру, рассчитывают закрепиться там! Посмотрим, как их хвалёные танковые клинья и люфтваффе сумеют удержать побережье с пустыми баками! Поздравляю тебя, старший лейтенант, теперь ты кавалер ордена Красной Звезды! Верховный главнокомандующий товарищ Сталин лично подписал приказ о вашем награждении!
— Мои… бойцы… — Кузнецов поднял голову, заглядывая полковнику в глаза. — Сколько их уцелело?
Полковник помрачнел, и торжествующая улыбка сползла с его губ.
— Два десятка солдат и командир первого взвода, — сумрачно ответил он.
— И всё?.. — Кузнецов опустил голову на подушку и закрыл глаза.
— Прости, сынок… — тихо произнёс полковник, на мгновение умолкая. — Родина их не забудет…
— Я хочу вернуться в строй. — Кузнецов вновь посмотрел на полковника. — На передовую. Хочу сражаться с фашистами.
— Успеешь ещё на передовую, — недовольно нахмурился тот. — А к гитлеровцам в тыл кто ходить будет? Резидентуру в Германии кто поддержит, если что-то пойдёт не так? На передовую он собрался! Ты здесь нужнее!
— Я же у вас не один. — Кузнецов машинально попытался скривиться, но из-за зашитой щеки ухмылка вышла злобной гримасой. — Устал я от этого. Надоело фашистом прикидываться. Сначала в Испании, теперь тут… Хочется в бой.
Секунду полковник молча смотрел ему в глаза, потом негромко ответил:
— Знал бы ты, как я устал… — Он спрятал тяжёлый вздох. — Ничего, война закончится — отдохнём. А пока мы с тобой сражаемся там, где от нас больше пользы! — Полковник поднялся. — Поправляйся, Кузнецов. После выписки получишь краткосрочный отпуск на неделю — и назад. Сейчас каждый опытный разведчик на счету!
— Мне не нужен отпуск. Прошу вернуть меня в строй сразу после госпиталя.
— Я поговорю с врачами, — пообещал полковник. — Не вешай нос, Кузнецов! Война только началась. Не время унывать, ты же коммунист и офицер! Чтоб я тебя таким больше не видел! Ты понял?
— Так точно, товарищ полковник, — устало ответил Кузнецов, закрывая глаза.
Полковник вышел из палаты, осторожно закрыл за собой дверь и неслышным шёпотом произнёс:
— Спи, сынок. Снова тебе повезло. Не иначе, в рубашке родился.
Он развернулся и направился прочь по госпитальному коридору, машинальным жестом отвечая на воинское приветствие взявших под козырёк встречных солдат.
Январь 1940 г. Подмосковный полигон в Кубинке, зона испытаний бронетанковой техники
Порывы сильного ветра подхватывали сыплющийся с неба мелкий густой снег, превращая снегопад в пургу, и потоки снежного крошева мчались по заснеженной пустоши полигона, яростно врезаясь в бетонные стены командного пункта. В узких окнах КП, оборудованными перископами и установленными на треноги мощными биноклями, завывания ветра превращались в характерный свист, свойственный ледяным зимним вьюгам, отчего холодное помещение КП казалось ещё более промёрзшим. Укутанный в
