«Обратившись около 1789 года к греко-латинскому стилю, порожденному воображением и археологическими изысканиями, костюм в конце концов приходит к римскому академизму, приспособленному к официальным устремлениям новой империи». Следует подробнее остановиться на этой любви к Античности, по всей видимости, свидетельствующей о трудности, с которой сталкиваются художники, пытающиеся совершить революцию в своем искусстве, изобрести, как это подчеркивает Жан Старобинский, новый язык в условиях царящего всеобщего возбуждения. Постоянно обсуждаемое увлечение Античностью приобретает сильные политические коннотации в глазах образованных мужчин и женщин времен Революции, проникшихся классической культурой, которую до них доносят философы, театр и чтение античных трудов. Здесь мы встречаем и понятие свободы — eleutheria греков и libertas римлян в разных значениях (первую — как свободу от варваров и тиранов, а вторую — как свободу от королевской власти). Также мы здесь видим гарантию равных прав всем, но при этом сохраняется фундаментальная оппозиция между свободным человеком, хозяином своего тела, не зависящим ни от кого, и рабом. Об этих категориях принято размышлять в мужском роде, но женщины тоже могут их себе присвоить; и некоторые не преминут это сделать. Journal de la mode et du goût в июле 1790 года утверждает: свобода немыслима без ношения античных костюмов.

Еще одна важнейшая ценность в республиканский период Революции, часто встречаемая у Робеспьера, Сен-Жюста и Лепельтье де Сен-Фаржо, — это равенство. Оно отсылает нас к Спарте, а это не ущемляет девочек, которые имели бы в этом случае право, получая образование, заниматься теми же физическими практиками, что и мальчики. Бийо-Варенн[21] в статье «Элементы республиканизма» (24 июня 1793 года) с похвалой отзывается о женщинах Спарты и героинях Гомера, женах и матерях, отличавшихся строгими нравами, в отличие от никчемных и слишком кокетливых парижанок. «Рим призывают укрепить мораль буржуа» (посредством восхваления патриархальной римской семьи). Тем самым якобинцы формулируют свое отвращение к моде, роскоши и эстетическому соперничеству.

Этот избыток строгости подчеркивает «свободу», с которой ассоциируются прекрасные прозрачные платья. Моду времен Директории в каком-то смысле можно назвать «безумными годами»[22] Революции. У этих периодов есть несколько общих черт. К примеру, короткая стрижка в стиле римского императора Тита Флавия, которую носили смелые женщины начиная с 1796–1797 годов, может восприниматься как предвестница моды на женщин-мальчиков. Есть в этих стрижках что-то детское, напоминающее детские головки, остриженные перед теплым временем года, чтобы волосы набрали силу. В шутку говорят о «титуфикации головок», но в воображении эти короткие волосы, связанные прежде всего с возрождением Античности, ассоциируются и с актуальной историей: острижением волос перед гильотиной.

У платьев (без турнюров) пояс располагается под самой грудью, линии прямые. Источником вдохновения служит не только Римская республика, но и Восток с его тюрбанами и шалями из Кашмира. В 1797 году вновь появляется пресса, пишущая о моде. Возникает Journal des dames et des modes, который пользуется постоянным успехом. Он распространяет новую культуру женственности, одновременно «аполитичную» и участвующую в защите морального и семейного порядка.

Во время Консулата форма платья не меняется. Прямое и узкое, с прямоугольным декольте, перехваченное под грудью и на руках, оно прямыми складками спускается до пола, по которому волочится шлейф; носят его вместе с туникой, доходящей до колен. Пышные платья возвращаются в 1804 году и получают распространение в 1808-м везде, кроме императорского двора. Белый цвет и легкость все еще считаются допустимыми. Роскошь восстанавливается в своих правах: Жозефина — женщина кокетливая, которая не считая тратит на свои туалеты. После 1808 года появляется лионский бархат, который заменяет батист и муслин. В моду входят более темные цвета: черный, темно-красный, малиновый, желтый, зеленый. Вмешательство политической власти нацелено на защиту французской текстильной промышленности. Подчеркивается разница между полами: придворный мужской костюм напоминает парадную униформу, в то время как платье придворных дам следует актуальной моде. Важная тенденция: одежда становится более военизированной, причем этот процесс касается даже некоторых деталей женского костюма (вышивка и эполеты по образу формы маршала). Костюм превращается в естественное средство, которым пользуется власть, чтобы навязать себя и этот костюм французам.

В период Империи возвращаются нижние юбки (видимые глазу и тщательно украшенные), а также — и это большое новшество — «нижние панталоны с длинными штанинами, привезенные из Англии, где их использовали исключительно девушки для занятия гимнастикой. Они были слегка длиннее платья и доходили до щиколотки, но, хотя и были практически незаметны, женщины так явно их стеснялись, что эта мода не распространилась». Это ценная, хотя и немного «сырая» информация, которую нам дает историк костюма Франсуа Буше. Как ее интерпретировать? Нам еще предстоит узнать, что с течением истории женщины не раз негативно относились к брюкам и панталонам. В данном конкретном случае очевидна проблема целомудрия — ведь это нижнее белье, которое видно окружающим, — но есть также и проблема несоответствия новой одежды (гимнастика/девушки) ее новому предназначению (женщины/ элегантная одежда). Нельзя обойти стороной и то, что закрытая одежда по определению считается мужской, отчего ее ношение женщинами становится нарушением порядка, и многие консервативно настроенные женщины никоим образом не желают в нем участвовать.

Трансформация моды, которую мы описали, делая упор на важность для женщин увлечения Античностью, безусловно, не была однозначной, но из этого не следует, что эти изменения не были важны с политической точки зрения. Нашей работе, всерьез учитывающей смыслы, которые приобретает одежда, можно противопоставить традицию скептично относиться к ней и связывать с ней только незначительные и материальные аллюзии.

Стало ли возвращение в 1804 году корсета, облегченного и укороченного, но такого тесного, что Наполеон назовет его «убийцей человеческой расы», окончанием исключительно новаторского и освободительного периода в области одежды? Или революция стала «необратимым разрывом»?

7 ноября 1800 года распоряжением полицейской префектуры Парижа женщинам было запрещено носить одежду другого пола. Таким образом уточнялось предыдущее решение от 8 брюмера II года (29 октября 1793 года) о свободе человека «носить ту одежду его пола, которую он сочтет подходящей».

Префект полиции,

будучи осведомленным о том, что многие женщины переодеваются в одежду противоположного пола, и убежденный в том, что все они должны отказываться от ношения одежды своего пола лишь из соображений здоровья;