Дзюсен — так кратко обозначали крупнейший скандал с фальшивыми займами и отмыванием денег, который чуть было не уничтожил банковскую систему Японии. По сравнению с ним ссудо-сберегательный кризис[44]в Америке — карманные деньги, отнятые у школьника. Меня особо не удивило, что Кидзугути был в этом замешан. Не удивило меня и его участие в специфическом японском рэкете сокайя. Делается это так: рэкетир покупает небольшую долю акций, а потом угрожает сорвать собрание акционеров, если не получит отступные. Одержимые страхом «потерять лицо» японцы всегда предпочтут заплатить шантажисту. Можно сказать, деловая рутина.

Меня удивило другое: как этот мафиози пролез в музыкальный бизнес? От такого вопроса Такэси зашелся смехом:

— Всем известно: на сокайя теперь не разживешься, экономика в упадке, власти давят. Но детишки покупают музыку, что бы ни творилось на фондовой бирже. Я так думаю, ему надоело быть одиноким волком, он нарыл какой-нибудь грязи про «Сэппуку» и выжал из них приличную должность и долю доходов.

Вроде разумно. Если этот Кидзугути занимался всяческим рэкетом, он не мог обойти вниманием индустрию развлечений. Но что-то тут было неладно, что-то меня смутно беспокоило, а впрочем, сказал я себе, в индустрии развлечений хватает темных пятен.

— Еще что-нибудь скажешь?

— Задарма?

Мой черед фыркать.

— О'кей, — вздохнул Такэси. — Есть одна наводка, неподтвержденная. Якобы в ночь смерти Ёси видели в «Краденом котенке» — убогое такое заведение в Кабуки-тё. Любая девчонка в стране пошла бы с ним, только свистни, а он болтается в Кабуки-тё! Просто не понимаю.

— Слыхал пословицу: в слишком чистой воде рыбка не водится.

— Слыхал. Но все равно не понимаю.

И это говорит человек, который согласился жить в картонной коробке, лишь бы не спорить с женой о расходах! На этот раз я удержался и не высказал крамольную мысль вслух — опасался, что он опять заговорит про Сару.

— Кстати, я вот еще чего не понимаю, — завел он. — Чего это Сара перестала приезжать с тобой в Японию?

— Потом объясню, — пообещал я, вешая трубку.

Я представил себе, как Такэси в своем офисе обиженно смотрит на телефон. Почему-то эта картина меня не утешила, но я не стал раздумывать, почему, я сбежал вниз по ступенькам, выскочил из гостиницы и устремился в погоню за призраком Ёсимуры Фукудзацу.

Шаткие стеллажи упираются в сводчатый потолок, пол заставлен картонными коробками с журналами. Новые выпуски японских комиксов вперемешку с замшелыми учебниками, страницы которых уже пожелтели. Дешевые романчики бунко[45]борются за место под солнцем с устаревшими пособиями по бизнесу и разрозненными томами энциклопедии. Снова комиксы. Я представил себе, как спасатели попытаются проложить себе путь через завалы книг, когда случится Большой Толчок, как они будут искать уцелевших людей под нагромождением печатных слов.

Это я зашел в букинистический магазин в Дзинботе переждать час пик. Тесный магазинчик покажется раем после давки в поездах на линии Яманотэ. К тому же до открытия заведений в Кабуки-тё оставалось немало времени, а я и так больше четверти своей сознательной жизни провел в гостиничных номерах, подыхая со скуки.

Протиснувшись между тесными рядами стеллажей, я добрался до дальнего угла, где молодой парень в очках с проволочной оправой, как у Леннона, пристроился возле старой лампы, способной осветить разве что две-три пылинки в ближайшем соседстве. Он читал потрепанный том «Моей Антонии»[46]на английском. Чем юного токийца привлекла многословная хроника из Небраски? Понятия не имею. Хорошо хоть не Айн Рэнд.[47]

Я подошел к прилавку и постучал по нему костяшками. Что-то пробурчав, парень аккуратно отметил место, на котором остановился, снял очки и протер стекла тряпочкой.

— Как вам книга? — спросил я.

— Прекрасная! — скучным голосом ответил он. — Уилла Кэзер — просто бомба!

Что, в самом деле? Я лишний раз убедился, что не смогу писать статьи для демографической ниши generasiax.com — для людей в возрасте от 20 до 31 с половиной. Кто их знает? Может, они все без ума от Уиллы Кэзер.

— Вы уже добрались до той сцены, когда доят коров? — поддержал разговор я. — Люблю эту главу. Кэзер пишет — как из пулемета херачит.

— Чем могу вам помочь?

— У вас есть отдел журналов? — намекнул я.

Продавец махнул рукой в сторону картонных коробок, наваленных в дальнем углу.

— Те, что посвежее, там.

Меня не больно-то привлекают потрепанные журналы, но часы пик длятся долго. Поблагодарив, я поплелся обратно, обходя старые и совсем старые коробки, пока не добрался до упаковки с надписью «Новые журналы».

Новизна — понятие относительное. Самый свежий номер «Молодежи Азии» был датирован позапрошлогодним февралем. В тот выпуск я не подготовил очерка, поскольку увлекся сюжетом о семнадцатилетнем пацане из Гонконга, революционере в области чревовещания. К несчастью, одно из его выступлений не понравилось «Триаде», и киллеры добрались до артиста раньше меня. Они даже его куклу изувечили.

Пролистав номер, я обнаружил, что кто-то выдрал мою ежемесячную колонку. Возможно, какой-нибудь учитель литературы выбрал этот текст в качестве образца современной прозы, или юный романтик вложил его в подарочный конверт для подруги на Белый день.[48]А еще вернее — скатали бумажные шарики и с задней парты обстреляли жирнягу-одноклассника.

Я пролистал еще несколько журналов, однако ничто не привлекало взгляд. Стоит какому-нибудь журналу обнаружить новое течение в подростковой моде, глядишь, это течение уже испускает дух. Более того: мы сами губим зарождающиеся движения, когда пишем о них. Я лично прикончил несколько таких начинаний: китайские лагеря нудистов, пакистанские соревнования по запуску йо-йо и даже подпольные черепашьи бои, потрясшие Бангкок в конце девяностых.

Полугодичной давности номер «Ниппон Кул» подтвердил мою теорию. Я раскрыл его на странице «Крутая пятерка». Вся эта «крутая пятерка» за шесть месяцев успела раствориться. Превратилась в историю древнего мира. С тем же успехом я мог бы читать еженедельник эпохи Мэйдзи.[49]Или, если уж на то пошло, хроники Уиллы Кэзер.