– Узнав все это, граф, останавливаешься в каком-то противоречивом состоянии. Сколько нужно сил, чтобы показать ей…

– Вам, ваше высочество, и предстоит сделать все необходимое, чтобы повлиять на ее холодное и гордое сердце.

Павел и граф Панин были очень довольны разговором, чувствовалось, что выбор был сделан. Особенно доволен был граф Панин, что убедил великого князя, что у принцессы Вильгельмины особый характер, но с этой принцессой можно жить и добиваться семейных успехов.

Весь в ожидании встречи с принцессой Вильгельминой, Павел продолжал писать свою давнишнюю работу…

Граф Панин после тяжких раздумий решил показать Екатерине II тайное письмо барона Ассебурга. Императрица сделала вид, что письмо не читала, прочла и с улыбкой сказала Панину в присутствии барона Черкасова:

– Выбор не затрудняет меня, и я сей же час готова верить, что вторая принцесса, то есть Вильгельмина, восторжествует. Хорошо бы и Павел сделал тот же выбор. Черкасов, хотите пари? Понятно, вы считаете, что я, как императрица, одержу в этом пари верх? А я думаю, что и Павел согласится со мной. Я не спрашиваю, Черкасов, о мнении Павла. Я уверена, что она честолюбивее всех других. Кто ни к чему не имеет влечения и ничем не забавляется, тот снедаем честолюбием. Фридрих II расточает комплименты старшей сестре этих принцесс. Но я знаю и как он выбирает, и какие ему нужны. И та, которая ему нравится, вряд ли понравилась бы нам. По его мнению, которые глупее, те и лучше. Я видала и знавала выбранных им.

– Не стоит, ваше величество, держать пари, мы долго разговаривали с Павлом, и он сделал свой выбор.

– Не говорите мне какой, я уже почти точно знаю, что он выбрал Вильгельмину.

На следующий день Павел вошел в кабинет матери, где она вела переговоры о Пугачевском бунте (императрица была готова сослать виновников в Сибирь), и выразил удивление, заявив, что такой бунт требует более строгого наказания. Мать одобрила его жестокость. Между Павлом и императрицей установились самые теплые отношения. Былых ссор как не бывало. Вскоре они отправились в Ревель.

По дороге Павел вспоминал своего закадычного друга графа Андрея Разумовского, с которым провели и детство, и первые юношеские годы. Андрей был на два года старше Павла, красавец, богач, побывал за границей, приобрел опыт любовных утех, совсем отдалился от Павла, а так он сейчас, в минуты предсвадебной суеты, был ему нужен.

Павел написал ему письмо: «Дружба ваша произвела во мне чудо: я начинаю отрешаться от моей прежней подозрительности. Но вы ведете борьбу против десятилетней привычки и побораете то, что боязливость и обычное стеснение вкоренили во мне. Теперь я поставил себе за правило жить как можно согласнее со всеми. Прочь химеры, прочь тревожные заботы! Поведение ровное и согласованное с обстоятельствами – вот мой план. Я сдерживаю, насколько могу, свою живость; ежедневно выбираю предметы, дабы заставить работать свой ум и развивать мои мысли, и черпаю немного из книг».

По дороге в Ревель мысли Павла не раз обращались к матери, российской императрице, он видел, как умные люди, считающие совсем по-другому, беспрекословно подчинялись любому ее слову, что было неприятно, противоречило духу свободы.

«Это несчастие часто постигает монархов в их личной жизни, – пришел к выводу Павел, прочитавший Вольтера, Монтескьё, Дидро. – Возвышенные над той сферой, где нужно считаться с другими людьми, они воображают, что имеют право постоянно думать о своих удовольствиях и делать все, что угодно, причем не сдерживают своих желаний и прихотей и заставляют подчиняться им. Но эти другие, имеющие со своей стороны глаза, чтобы видеть, имеющие к тому же собственную волю, никогда не могут из чувства послушания сделаться настолько слепыми, чтобы утратить способность различать, что воля есть воля, а прихоть есть прихоть…» Но неожиданно мысли его переключились на приезд ландграфини с принцессами. Все это время он вовсе не подозревал, что они вольно (граф Панин) или невольно (Екатерина II) подчинялись выбору Фридриха II, коварного и проницательного прусского короля, который прежде всего заботился о будущем Германской империи.

Пока Екатерина II, ехавшая со свитой впереди, а Павел со своими приближенными ехал вслед за ней, размышляли о встрече с принцессами, произошел конфуз. За несколько дней до этого на корабле, следующем в Ревель, капитан-лейтенант Андрей Разумовский, увидев красавицу Вильгельмину, тут же начал за ней ухаживать. Опытный и обаятельный кавалер понял, что и он ей понравился, потому перешел к активным действиям и совершил то, что предстояло вскоре сделать великому князю. Принцесса была свободной, Андрей Разумовский тоже, и ничто не мешало удовлетворить им свою вспыхнувшую страсть.

Чуть позже Екатерина II, повидав гостей, возвращалась со свитой в Петербург, а навстречу ехал опоздавший Павел со своей свитой. О встрече с гостями из Дармштадта Павел записал в дневнике: «Через некоторое время пыль снова поднялась, и мы более не сомневались, что это едет императрица с остальными. Когда кареты приблизились, мы велели остановить свою и вышли. Я сделал несколько шагов по направлению к их остановившейся карете. Из нее начали выходить. Первой вышла императрица, второй – ландграфиня. Императрица представила меня ландграфине следующими словами: «Вот ландграфиня Гессен-Дармштадтская, и вот принцессы – ее дочери». При этом она назвала каждую по имени. Я отрекомендовался милости ландграфини и не нашел слов для принцесс…» От волнения и восторга Павел Петрович перепутал все имена, но потом за ужином во дворце все имена восстановились. Затем в дневнике Павел записал мнение графа Панина о его поведении: «Он сказал, что доволен мною, я был в восторге. Несмотря на усталость, я все ходил по моей комнате, насвистывая и вспоминая виденное и слышанное. В этот момент мой выбор почти уже остановился на принцессе Вильгельмине, которая мне больше всех нравилась, и всю ночь я ее видел во сне…»

Павел Петрович тут же признался матери, что он влюбился в принцессу Вильгельмину, вопрос со сватовством быстро был решен. «Мой сын, – писала императрица, – с первой же встречи полюбил принцессу Вильгельмину; я дала ему три дня сроку, чтобы посмотреть, не колеблется ли он; и так как эта принцесса превосходит своих сестер, то на четвертый день я обратилась к ландграфине, которая, точно так же, как и принцесса, без особых околичностей дала свое согласие… По-видимому, ни ей, ни ее дочерям у нас не скучно. Старшая очень кроткая; младшая, кажется, очень умная; в средней все нами желаемые качества: личико у нее прелестное, черты правильные, она ласкова, умна; я ею очень довольна, и сын мой очень влюблен…» (Гамлет. С. 30).

Отставка Никиты Панина с