было; она каждый день была другою и вела себя по-другому. И это не было для него новостью, потому что Лелечка Царевская всегда была такою с самого первого дня их знакомства; может быть, именно эта-то изменчивость и разнообразие и привлекло его к девушке, которую хотелось понять и разгадать. Леонид Львович ничего не понял и не разгадал, может быть, потому что был слишком недогадлив, а может быть, потому что и разгадывать-то было нечего. Он просто тихо и затаенно жил, зная, что никогда нельзя предсказать, в каком духе встанет его жена. Это разнообразие утратило для него уже прелесть новизны, но не особенно беспокоило, так что никак нельзя было именно в нем искать причины его, Леонида Львовича, расстройства. Он часто об этом думал, и теперь, когда он шел по набережной, эта же неопределенная тоска не позволяла ему как следует смотреть на проходивших и проезжавших, вышедших на весеннее солнце, которое более бодрило, нежели грело. Менее всего он думал о Лаврентьеве или о каком-либо другом знакомом своей жены, с которым она могла бы иметь роман. Романы вообще Леониду Львовичу не представлялись необходимостью, и он, любя Елену Александровну тихо и несколько скучно, даже напрягая все воображение, не мог себе представить, как можно даже подумать о романе с другой женщиной.

Маленькая, совсем голая собачка в жалкой попоне и с длинным шнурком у ошейника, очевидно вырвавшаяся из хозяйских рук, бросилась под ноги Царевскому, обиженно и зло тявкнула и быстро побежала по ступенькам к Неве.

Леонид Львович поспел уже наступить ногой на волочившийся шнурок, а потом схватить собаку, которая визжала и старалась его укусить, вырываясь своими голыми, маленькими ногами и животом, похожая на злую крысу, когда он услышал над собою повышенный женский голос:

– Туту! как тебе не стыдно? Ты заставляешь меня беспокоиться и кричать, как салопница… Мне очень стыдно, что я доставила вам беспокойство; она вовсе не хотела топиться, но она очень зла и от злости может убежать совсем… Не правда ли, это ужасно иметь дело с такими капризными и упрямыми существами? Она вас не укусила? Будьте благодарны и за это. Да, я совсем и позабыла поблагодарить вас, вы избавили меня от многих хлопот… Благодарю вас… Боже мой! но где же я вас видела?

Перед Царевским стояла высокая, очень худая женщина, с узкими, длинными глазами, одетая модно, но вычурно.

– Вы, может быть, имеете хорошую память на лица?

– Да, я хорошо запоминаю лица, но с вами я почти говорила.

– Да, вы со мной почти говорили. Это было в «Сове».

– Вот!.. Вы совершенно правы… Это было в «Сове», но все-таки я вас не знаю. Там очень вульгарно, но занятно.

– Вы, сами того не зная, оказали мне большую услугу. Моя фамилия Царевский.

– Я очень рада, что могла вам оказать услугу. Так что мы с вами квиты? Вы мне вернули это злое существо, которое хотело от меня сбежать… а моя услуга была в таком же роде?

– Не совсем.

– Не думайте, что я навязываюсь на откровенность. Мне достаточно того, что я кому-то помогла, сама этого не зная. Моя фамилия – Лилиенфельд.

– Кто же этого не знает!

– Вот видите, что значит слава. Можно обходиться без визитных карточек. Я не знаю, про кого из певцов или певиц не рассказывали анекдотов, что они вместо паспортов пели какие-нибудь арии. Еще недавно Шаляпин возобновил этого милого, архиизвестного старичка… Что же делать мне? Прочитать тут, перед городовым, монолог Федры?

– Вам не нужно говорить никаких монологов. Достаточно ваших глаз, улыбки и фигуры, чтобы узнать вас где угодно, среди тысячи людей.

– Вы мне говорите комплимент. Ведь это самая большая лесть для женщины, а может быть, для всех, то, что вы сказали. От времени до времени так нужно это слышать. Потому мне не хочется вам говорить: – прощайте. Я вам скажу: «до свидания».

– До свидания!

Она уже отошла шага на три, держа собачку под мышкой и мелькая белыми гетрами по направлению к маленькой коляске с грумом, как вдруг, обернувшись, подождала Царевского и сказала почти весело:

– Теперь я все отлично помню… Вы были в «Сове» с высоким, белокурым мальчиком, его чем-то обидели, поднялся страшный крик, и я его увела к нашему столу. Вы к нам подходили раза два. Еще с вами была какая-то странная дама и сестра того мальчика, беленькая.

– Она ему вовсе не сестра, это – моя жена.

– Ах, так вы и женаты к тому же? Видите, как все хорошо. Ну, я бегу. Учитель фехтования меня заждался… он очень забавный итальянец.

Глава 12

Елена Александровна сказала правду, когда говорила, что все ей надоело до смерти. Она сказала правду и тогда, когда объявила Лаврентьева своим любовником; она не лгала и Лаврику, уверяя, что только его любит; и что больше всего ее мучило, так это невозможность соединить все эти несоединимые вещи. Она ни на минуту не переставала любить мужа, ей нисколько не был дорог Лаврентьев и она была бы неприятно удивлена, если бы Лаврик потребовал от нее более осязательных доказательств любви.

Кроме того, она редко говорила все эти три правды зараз и никогда не ошибалась адресом, так что все трое влюбленных в нее, если и могли иметь какие-нибудь подозрения, никогда не слышали подтверждения им из уст самой Лелечки. Менее всего подозрений имел стрелок; конечно, эта уверенность происходила от наивной и несколько примитивной логики. В душевной невинности он полагал, что раз женщина принадлежит ему и ведет себя, как пламенная, хотя и капризная любовница, значит – она его любит. В таком смысле он и думал делать свой доклад о происшедших событиях, идя на далекую окраину к Смольному Собору. Мистер Сток, конечно, занимался, обложенный ботаническими книгами, когда к нему позвонился его редкий посетитель.

– Ну, что же вы скажете теперь, друг мой?

– Теперь я счастлив, насколько может быть счастлив человек.

– Ваша матушка об этом знает?

– Покуда нет; еще не было настойчивой необходимости.

– Что же, эта дама покинет своего мужа? ведь очень трудно, я думаю, для вас самих такое неопределенное положение.

– Да, конечно, это неудобно; но я думаю, что это дело двух-трех дней, самое большее недели.

Мистер Сток почесал разрезательным ножом за ухом и, помолчав, спросил:

– Так что, это серьезное дело на всю жизнь? Иначе такой шаг был бы непростительным легкомыслием.

– Да, я люблю Елену Александровну на всю жизнь.

– И она вас, конечно?

– Я думаю. Я могу