Жиром фазана не напитаешься.

Как только (будет) дождь, (так он и) иссякнет. — Раскаяние.

(Но) в конце концов — счастье. Жертвенник все еще полон.

Кришна громко рассмеялся.

— Что? — нетерпеливо воскликнула Нэнси. — Переведите же!

— Оракул говорит, что никто не знает, как пользоваться им в наше время, и что его истинная мудрость, жир фазана, остается невостребованной. И наконец, завершает словами: когда черные дни минуют и дождь стихнет, люди раскаются и поймут, что он есть источник истины, и вновь вернутся добрые времена.

— Невероятно. Очень похоже на правду. Непонятно только, как это Оракулу удается.

Кришна загадочно улыбнулся.

— Что ж, по крайней мере, теперь вы знаете, почему в кризисных ситуациях японское правительство советуется с этой книгой. Будьте очень осторожны, критикуя так называемые суеверия Востока. И на будущее постарайтесь не задавать Оракулу дерзких вопросов: говорят, он способен на разного рода пакости.

Кришна с почтением закрыл книгу и отодвинул ее к краю стола. Лицо его вновь стало серьезным.

— Достаточно об этом. Теперь я покажу то, что поможет вам понять Херцога и его отношение к Тибету.

Экран телевизора на миг ожил — Кришна возился с кабелем, соединявшим DVD-плеер с разъемом на задней панели телевизора. Через секунду на экране появилось изображение.

Это была уличная сцена — сцена хаоса. Снимали, по-видимому, в одном из районов Дели. Качество оставляло желать лучшего; имея опыт работы с кадрами кинохроники, Нэнси могла с уверенностью сказать, что этой записи лет десять. Оператор вел съемку из людской толпы, состоящей в основном из монахов и простых жителей Тибета. Они были недовольны и протестовали. На заднем плане высилось солидное здание, напоминающее типичные викторианские дома в правительственных кварталах Дели. Перед закрытыми воротами выстроился защитный полицейский кордон. Обращенные к толпе лица стражей порядка были напряжены.

Протестующие вели себя очень возбужденно: поднимали вверх сжатые кулаки и качали обращенными к воротам плакатами, написанными по-тибетски, на хинди, даже по-английски: «Свободу Тибету», «Мир должен помочь нам». Очевидно, оператор включил звук, поскольку из динамика хлынул рев толпы. Люди кричали, слышались вой полицейских сирен и приказы на хинди.

И тут Нэнси услышала еще один голос. Запыхавшийся и очень близкий, отчетливый и громкий на фоне общего гвалта. Его неуместность в этом хаосе на миг озадачила Нэнси, а в следующее мгновение она узнала голос Антона Херцога. Явный американский акцент, но с отзвуками испанского и немецкого: Антон всегда напоминал европейского аристократа, говорящего по-английски.

— К воротам, думаю, подходить не стоит… Толпу снимать буду отсюда… Полиция избивает голодных забастовщиков…

Камера качалась из стороны в сторону — Херцога подхватил и толкал людской поток. И все-таки он, похоже, достиг ворот, поскольку остановился и развернулся, а картинка стала четкой, так что можно разглядеть в толпе лица людей. Такие скорбные, подумала Нэнси, с печатью отчаяния, муки, боли и разбитых надежд. Это было невыносимо, и она с трудом заставила себя смотреть дальше, чувствуя, как глаза наполняют слезы. Кришна быстро наклонился вперед, указывая пальцем на экран.

— Следите за ним.

Нэнси подалась к телевизору. Палец Кришны был направлен на лицо одного из мужчин — тибетца с характерными розовыми щеками и круглым лицом, в джинсах и футболке, лет сорока пяти. Лицо этого человека было искажено от боли. Нэнси наблюдала за тем, как тибетец двигался в толпе, словно ничего не замечал вокруг. Вот он обхватил голову руками, а затем принялся колотить себя в грудь. В глазах его стояли слезы. Как безмолвный призрак, он перемещался в кадре, а затем неожиданно исчез. Нэнси тревожно глянула на Кришну и хотела спросить, кто это был и куда пропал, но Кришна резким взмахом руки остановил ее, не отрывая взгляда от экрана. Секундой позже человек появился вновь. Он был насквозь мокрый. Где он умудрился промокнуть? Попал под струю водомета, которым полиция усмиряла толпу?

Человек бормотал что-то себе под нос — возможно, молился. Толпа вокруг него начала расступаться, а затем люди вдруг побежали, на ходу оглядываясь через плечо. Человек с опустошенным лицом сел на землю в позу лотоса. Камера приближалась к тибетцу: не обращая внимания на то, что все бежали в другом направлении, снимавший шел прямо на него.

В этот момент все и случилось. Несчастный держал в руках коробок спичек. Держа его прямо перед грудью, он чиркнул спичкой, и в тот же миг огненный сполох, на секунду полностью засветивший экран, ослепительным шаром объял несчастного. Самосожжение. Вода оказалась бензином.

Мужчина горел, как соломенная кукла, накрытая огненным куполом. Херцог, по-видимому, уронил камеру на землю и закричал:

— О боже… О нет… Нет! Помогите! Ну, кто-нибудь, помогите же, остановите его!

Картинка пропала. Кришна выключил телевизор, встал и вытер слезы в уголках глаз.

— Простите… Больно видеть такое. Но я должен был показать вам. Если решили понять Херцога и Тибет — это единственный способ. К правде люди порой приходят через потрясение.

Нэнси все еще была в шоке, не в силах оторвать взгляд от потухшего экрана.

— Он погиб?

И поняла, что спросила глупость.

— Гьюрме Дордже? Горящий человек? Конечно. Его обливали водой, но было слишком поздно. Потом несколько дней пытались спасти в больнице. Его навещал далай-лама и уговаривал его посочувствовать китайцам. Гьюрме был счастлив. На смертном одре дух его был высок…

С минуту оба помолчали, затем Кришна неторопливо продолжил:

— Он был пастухом из западного Тибета. Много лет назад через перевалы он пришел в Индию, чтобы оставшуюся жизнь провести рядом с любимым далай-ламой. Поселился в Маклеод-Гандж, где живет далай-лама. Люди говорили, он был мягким и жизнерадостным человеком.

— Он был монах?

— Нет. Мирянин. Трудовую жизнь начал пастухом. Потом служил в армии. Затем проделал трудный путь в Индию. Гьюрме ютился в жестяной лачуге на склоне горы невдалеке от дома далай-ламы. Единственное, чего он хотел, — находиться поблизости от далай-ламы, среди других тибетцев, посвятивших себя религии. Он работал официантом и шеф-поваром в кафе, когда не постился и не бродил по горам.

— Как же он очутился в Дели?

— Это произошло в восемьдесят девятом, в год жестоких репрессий в Лхасе. Стольких людей замучили и убили… Уничтожали последние оставшиеся монастыри и храмы. Горе тибетцев невообразимо: китайцы как будто убивали их душу. Гьюрме пришел в Дели, чтобы принять участие в протестах. Он был охвачен горем, он жаждал что-нибудь сделать. Тибетцы объявили голодовку, устроили сидячую забастовку — на дороге. Были вызваны войска, чтобы убрать их: индийское правительство откликнулось на жалобы Китая. Ни одно государство в мире не отреагировало. Ведь в пятьдесят девятом никто даже пальцем не пошевелил, когда китайцы принялись убивать лам, разрушили четыре тысячи монастырей и вынудили далай-ламу бежать в Индию. Американцы, британцы и французы лишь выжидали и наблюдали. Постыдный эпизод человеческой истории…