ночью, ни дома, ни на пашне, не снимала с рук двух великолепных перстней. Она верила, что вот-вот к ней приедет хотя и отдаленно, а все-таки знакомый и знаменитый профессор Санкт-Петербургского университета – другого названия она даже и не умела произнести, а только «Санкт-Петербург!» – и примет ее перстни в качестве гонорара за излечение недугов ее сына.

Однако профессора все не было и не было, а приезжал, и не раз, приказчик бывшего ее имения, за умеренное вознаграждение предлагая свое посредничество между нею, несчастной, и ученой знаменитостью. Но помещица эта бывшая, а ныне как бы даже и трудовой элемент, отказывала коммивояжеру и надеялась сама поехать в «Санкт-Петербург», но тут нашли ее убитой, она лежала в борозде – как это называется, когда осенью пашут, кажется зябью? – так вот, она лежала в зяблевой борозде и без перстней, и без пальцев… А накануне как раз приказчик навещал нелюбимого ее и весьма престарелого, но все еще злого мужа.

— Ах, не говорите! – опять-таки воскликнула женщина чуть рыжеватая, Евгения же Владимировна и тут не произнесла ничего, она закрыла лицо руками и, как бы оставшись наедине с самою собой или, может быть, с той убитой, переживала все услышанное.

Ну, понятно, когда людям уж очень горестно, они не то что успокаивают себя чужими невзгодами, но силятся их припомнить во всех подробностях...

Вот он и продолжался, дамский разговор, на отодвинутых за фанерную перегородку табуретках.

И действительно: ах, Советская власть, ах, Советская власть, да неужели ты не опасаешься посредничества? Не подозреваешь его последствий?

Молодость человека ли, власти ли – все равно молодость и неопытность. Так оно и есть!

Власть – это прежде всего выбор слуг, а что ты, большевистская, знаешь об этом выборе? О слугах вообще? Знаешь, что они, бедные, во веки веков эксплуатировались? Что их били по мордам? Что быть слугою – занятие презренное? Ах, как мало такого знания, как ничтожно мало его!

В выборе слуги с кем и посоветоваться, как не с бывшим хозяином. Посоветуйся, ей-богу, скажем, как на духу: «Остерегись!» Остерегись, послушай пострадавшего и пережившего, погляди на убиенного – чьих рук дело?! Без слуг не обошлось, без тех, кто указал пальцем: «Вот этого и вот этого, и еще того, и еще, и еще... Я у того служил, я у другого был доверенным лицом, уж я-то знаю о них больше, чем они сами о себе знают!»

А не убитые? Уцелевшие? Собравшиеся нынче на свое бессмысленное собрание «бывшие»?

Неужели им тоже единственный исход – идти к своему недавнему приказчику?

«Ведь нужны же при ваших складах и амбарах сторожа, в ваших конторах делопроизводители и рассыльные, на ваших фабриках агенты по рекламе, на ваших мельницах весовщики-кладовщики – нужны, безусловно?! А он, нэпман, светлое пятнышко на месте бывшей кокарды на твоем головном уборе в ту же секунду заметит и вежливо улыбнется. Он подаст господину (бывшему) стул, он даме (бывшей) поцелует ручку, знает, сволочь, этикет.

Знает и не хочет засоряться. Зачем ему? Он деятель для Советской власти необходимый, он запросто в совучреждения вхож, он о-б-я-з-а-н там бывать, а тебе туда хода нет ни на шаг, хотя бы и с пакетом рассыльного. Потому что каждый совслужащий, тем более каждый выдвиженец в силу своего собственного положения должен подумать: «А в пакете-то не бомба ли?! Не воззвание ли от великого князя Кирилла Владимировича, кузена убиенного Николая Второго Кровавого? Не...»

Мысли-то – вот они! Есть они у «бывшего», и чувства у него, а вот бытия – ни крохи! Нет нынче бытия, хоть убейся!

И каждый в нынешнем собрании был в глубине души обижен на самого себя за свою бывшесть, через это на всех остальных, здесь присутствующих...

А далее из этого следовало и некоторое общее и обидчивое выражение лица всех участников собрания. Ну, правда, у полковника – у того собственный, мягко говоря, полуинтеллигентный рисунок мясистого носа, собственная упрямость взгляда узеньких глазок, своя тяжеловатость не очень-то сытой, а все равно массивной фигуры...

Еще был тут один, на собрании, человек, высочайший мастеровой, чудо-руки, по фамилии Казанцев, по имени Георгий Сергеевич, он был здесь как бог, то есть отдельно от других, он благодаря собственным рукам кормился запросто и сытно, а захотел бы, так пару-другую нечистых «бывших» тоже запросто взял на свое иждивение. Бог за семь дней, считая один выходной, сотворил мир, Георгий Сергеевич в тот же срок мог сделать что-либо подобное, поэтому его присутствие делало собрание ни к чему не годных и до конца неумелых «бывших» еще более нелепым.

Итого, два человека, полковник Махов и мастеровой Казанцев, имели собственное выражение лиц, портрет же остальных отражал все, что здесь на собрании происходило. А так как здесь не происходило ничего, то и портрет отражал тоже ни-че-го...

Русский обиход:

«Как живете?»

«Ничего...»

Ведь сколько мог бы каждый здесь присутствующий вспомнить о днях минувших – какие перипетии, какие события, какие невероятные стечения обстоятельств, чудом сохранившие жизнь, – не нужно, не нужно вспоминать!

Каждый мог бы помечтать хотя бы о каком-нибудь ни шатком ни валком порядке собственной жизни... Боже упаси! Давным-давно известна цена самых крохотных мечтаний!

Такой портрет: ни красок, ни линий!

А давно ли были-то? Краски, линии, мечты, судьбы? 1905-й, октябрь, монархия почти что английского образца, но православная и потому одухотворенная каким-то прообразом, ну, скажем, Сергия Радонежского?.. При англо-православном монархе, само собой разумеется, Государственная дума, цвет нации, ее ум и совесть, которую монарх в исключительных случаях может не слушать, но разогнать на все четыре стороны, не имеете ни малейшего права! Ах, зачем-зачем Николай Романов Второй нарушил им же данную в те дни конституцию? Вот и нажил Октябрь 1917 года и разбил навсегда монархическую идею верноподданного своего народа! И загубил судьбу «КД», то есть кадетскую, идею конституционных демократов и октябристов 1905 года...

Судьба «СР», социалистов-революционеров, которая в нынешнем собрании тоже была представлена несколькими осколками, и даже сравнительно бодрыми, была воплощена для них в образе умнейшего волостного старосты, народного избранника, истинного выразителя дум крестьянской общины. Подлинно народный типаж... И вниз, в народ, этот староста шел бы как домой, ведь сам он народ, и вверх, в ту же самую Думу, поставлял бы государственные умы...

Когда потерян-то этот образ, этот лик святой? Когда и где? Кажется, в гражданской войне...

Судьба «СД» – эсдековская, социал-демократическая, меньшевистская, та внимала новому