Впрочем, это — слова. Более предметно масштаб потерь — 9233 человека — можно представить, если знать: через шесть веков(!), в XIX веке(!), население губернского города Владимира составляло 13 200 человек!

Сколько же всего полегло в той владимиро-суздальско-муромо-нижегородско-юрьевско-новгородско-смоленско-псковско-ростовской междоусобице, включая стариков и женщин, всегдашних жертв мародерства и пожарищ, никто не знает и не узнает. В одной из опубликованных бесед Л. Н. Гумилев с нескрываемым ужасом восклицает: «Столько не потеряли за время войн с монголами!» Однако, по сведениям, приводимым историком А. Н. Насоновым, в годину монгольского нашествия только на Галицкую Русь всего там погибло 12 000 человек. Анализируя эти и другие данные, Л. Н. Гумилев заключает: «…следует признать, что поход Батыя по масштабам произведенных разрушений сравним с междуусобной войной, обычной (Курсив мой. — С. Б.) для того неспокойного времени». К концу своей жизни Владимир Мономах подсчитал и написал в «Поучении», что «всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших». Из них девятнадцать — на половцев, которых нельзя было назвать чужими, потому что русские распри были одновременно распрями их родственников, половецких ханов, и — наоборот. В общем, восемьдесят три похода за пятьдесят восемь лет княжения. Получается — полторы войны на каждый год сознательной жизни. И такую жизнь провел не какой-нибудь воспаленный маньяк-вояка, а смиренный, глубоко верующий человек, призывавший: «Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен в смерти, то не губите ниткой христианской души», призывавший к миру своих кровавых братьев, которым еще Ярослав Мудрый завещал любить друг друга хотя бы «потому что вы братья родные, от одного отца и одной матери». Вот они, братья… Русский Спас, он точно на крови. Правда, у других народов в те века было то же самое. Хотя был один еврей, который призывал построить Спас на любви, но все знают, чем это кончилось…

Но даже для смутных лет Руси та кровавая распря и завершившая ее битва на Липице — событие особо трагическое… И потому нельзя не согласиться с Л. Н. Гумилевым: «Именно здесь в 1216 году была подорвана мощь Великого княжества Владимирского, единственного союзника Новгорода в войне с крестоносцами».

Четыре года войны и завершившая ее битва на Липице закончились тем, что Владимир, Переславль-Залесский и другие владимиро-суздальские города сдались на милость победителей — Константина и Мстислава Удалого. Константин сел на великий стол во Владимире, стал великим князем, а Мстислав стяжал себе еще один лист в венок своей славы рыцаря и полководца.

Через три года Константин умер, и великим князем вновь стал Юрий. Все вернулось на круги своя… А если читатель проникнется горечью и сожалением, и вопросит небеса: зачем, за что загублено столько жизней? — самым правильным будет ответ: затем, что времена и нравы были такие, и с этим ничего не поделаешь…

А иностранные туристы не ездят в Юрьев-Польской и по сей день. И, за собственным отсутствием, не просят повезти их на Липицкое поле, рассказать и показать. Да и показывать там нечего… В створе видеокамеры дрожит сухая былинка на ветру, за ней — буро-желтые весенние увалы, жесткая прошлогодняя стерня, черная пахота, нежная зеленая полоса озимых. А все остальное — буйный кустарник, корнистый и крепкий. Так и карабкается с бугорка на бугор, с увала на увал. Горок-то, поди, уже нет, сровнялись с землей. Глядь, какая старуха в Юрьеве еще вспомнит про Юрьеву Горку, да за голову схватится: толи сама придумала, то ли неведомо откуда на язык пришло от прабабок еще. Авдова гора и вовсе не упоминается, про ручей Тунег никто и слыхом не слыхивал, а услышит — так примет за что-либо немецко-басурманское, язык сломаешь… Все поглотила и все забыла земля за восемь прошедших веков.

Конечно, здесь надо поставить памятник. Или крест. Или часовню. И не иностранцев, а наших людей надо возить сюда. Наших.

Кстати, повесть о битве на Липице написал новгородец. Он и не скрывает симпатий к своим. Но ведь те же смоленцы — союзники новгородцев, и летописец мог хотя бы к ним отнестись дружелюбнее. Но нет. Он пишет: «Новгородцы же не ради добычи бились, а смольняне бросились на добычу и обдирали мертвых…» Но ведь знал же летописец, что мародерство по тем временам не считалось большим грехом, что мародерствуют и те, и другие, но поди ж ты, своих изобразил борцами только лишь за идею, а смольнян навеки пригвоздил к позорному столбу. Нет, того, что мы называем объективностью, не было и тогда.

Наших людей надо возить на Липицкое поле, наших…

Лев Толстой, прочитав «Историю…» С. М. Соловьева, написал: «Приходишь к выводу, что рядом безобразий совершилась история России. Но как же так ряд безобразий произвели великое единое государство?»

Толстой субъективен. У Соловьева не только «ряд безобразий». Но Толстой прав в глобальном, общечеловеческом смысле. Только историк Соловьев тут ни при чем. И Россия — тоже. Упрек Толстого надо адресовать всему человечеству и каждому человеку в частности. Натуре человеческой.

Летописи и Хроники всех времен и народов — это войны, распри, раздоры, интриги и братоубийства правящих династий. На том стоит история. Во всяком случае, древняя.

Попробуйте найти в ней то, что было в промежутках между войнами и распрями.

А между тем в этих промежутках умом и руками людей создавалась Человеческая Цивилизация.

Но не только историки — мы сами не видим и не замечаем. Даже когда свидетельства созидательной работы у нас перед глазами.

Вот вам пример. Во время осады Москвы войсками Тохтамыша в 1382 году в Москве уже были огнестрельные орудия. Что-то вроде пищалей. Называлось — тюфяки. И даже пушки были! В малоизвестной летописной «Повести о нашествии Тохтамыша» прямо говорится: «Тюфяки пущаху… пушки пущаху.»

Вокруг того похода и доныне кипят страсти. Он, поход, от начала до конца представляет из себя загадку, некий средневековый шпионский детектив, где закрученная-перезакрученная интрига, где сплошь двойные и тройные агенты, и не понять, кто на кого работает, кто кого использует и какие интересы преследует. А еще надо учесть, что «Повесть…» за века несколько раз переписывалась, редактировалась в соответствующем духе. Так что — сплошная головоломка. (Вариант ее разгадки я предлагаю в главе «Заговор против Дмитрия Донского».)

И за всем этим для нас совершенно затерялся сам факт, что в Москве в 1382 году (!) было огнестрельное оружие! Быть может, купили его на Западе. А более вероятно, что уже были свои оружейники. Если колокола издревле отливали, то могли отливать и стволы. Да и слог летописи самый обыденный: тюфяки пущаху, пушки пущаху… Похоже, не были они тогда такой уж диковинкой.

А где пушки, там и порох. Значит, в Москве уже в 1382 году было свое пушечно-литейное и химическое производство! Но кто сейчас об этом знает и говорит?