– Вы только на минуту выйдите, а то пока вы смотрите, я уйти не могу, – пробормотал мужик, выдающий себя за Фролова, – а вы через секунду вернетесь, меня не будет, а она останется.

На мужиков накатило затмение рассудка. Сейчас он уйдет, а она останется. Вот сейчас. На всех троих ее хватит, еще ей мало будет. Они послушно вышли из комнаты. Но тут же опомнились и бросились обратно.

В комнате никого не было. Участковый включил свет. Кровать была аккуратно застелена, никаких следов, что на ней кто-то лежал или даже сидел. А больше всего поразил запах. В комнате явно пахло теперь пылью и чем-то кислым. Участковый вспомнил этот запах, который был здесь, когда он приходил опечатывать. Запах жилища больного неопрятного мужика.

Они стояли посредине комнаты. У двоих из троих хмель вышел окончательно. Третий, наоборот, чувствовал себя как пьяный. Милиционер и два народных дружинника. У всех троих болели и ныли яйца. Все трое были прибиты страхом. Все трое молчали, сказать было совершенно нечего.

Так в молчании они вышли из дома. В молчании дошли до отделения.

– Ну… мы… пойдем… – пробормотал Сердюков.

– Повязки снимите, – буркнул участковый.

Назавтра Сердюков с семьей уехал вслед за старшей дочерью в Волгоградскую область. Расчета он не взял, отпуска не оформил. Куда уехал Петров, вообще было неизвестно.

Мне известно, что женщину, которую участковый видел ночью в доме Фролова, он встретил на следующий день на главной улице. Он сразу узнал ее. Он узнал ее лицо, ее волосы, ее фигуру. Рядом с ней шел какой-то мужчина и, судя по его жестам и интонации, пытался ей что-то втолковать. Мужчина этот был высокий, осанистый, одетый явно не по-деревенски – в джинсы и не слишком свежую рубашку.

Участковый подошел поближе и пошел за ними, чтобы послушать, что тот говорит. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что этот мужчина читает ей стихи. У мужчины был очень красивый и мелодичный голос, и, хотя в смысл стихов участковый не вникал, потому что думал о другом, он не мог не отметить про себя, что стихи, которые читал мужчина, мелодичные, что получается у него красиво и что женщине его чтение явно очень нравится.

Он проводил их до магазина, где женщина купила бутылку вина, кусок колбасы, хлеба, каких-то консервов и чего-то еще. Она настойчиво уговаривала мужчину поесть и предлагала пойти в общежитие, но мужчина взял у нее из рук бутылку, отошел за угол магазина и буквально через минуту вышел оттуда, неся бутылку в руках, но уже пустую наполовину.

Они пошли по улице в обратном направлении. Он читал стихи, задирал голову, разводил руки, как будто не понимал чего-то, щелкал пальцами в паузах и читал – читал одно стихотворение за другим.

Потом они сели на лавочку недалеко от общежития. Участковый внимательно рассматривал мужчину, не находя ни малейшего сходства со вчерашним, к тому же мужчина этот был пьяный, слабый, он явно нуждался в поддержке этой женщины, в которой она, конечно, ему не отказывала. Участковый почему-то решил, что не могут они быть любовниками: он слишком слабый, слишком расхристанный, слишком сосредоточенный на себе. И он, конечно, не идет ни в какое сравнение с тем вчерашним мужиком, который был сильный, уверенный в себе, для которого женщина была чуть ли не его собственностью.

В какой-то момент участковый все-таки подошел к ним, мужчина сразу встал, как человек, для которого внимание милиции является чем-то привычным и естественным. Участковый еще раз внимательно осмотрел его, окончательно убедившись, что он не имеет ничего общего со вчерашним эпизодом, и, обратившись к мужчине, сказал:

– Так, вы отойдите! Мне с гражданкой надо переговорить!

– А что такое? – спросила она.

– Вот мы вдвоем останемся – я вам и объясню. Для вас же лучше будет, – уже мягче сказал участковый.

– Вы не так поняли, – попробовала объяснить женщина, – это были стихи о супружеской измене, советская власть тут ни при чем.

– Да дело не в стихах, мне вам надо вопрос задать, – сказал участковый.

Она смотрела на него с огромным удивлением. Потом обернулась к поэту и сказала:

– Саша, ты меня подожди у девочек в комнате, я сейчас приду и ужин приготовлю.

– И алкоголь не распивайте впредь в общественных местах, – добавил участковый.

– Что вы, что вы! – сказал поэт. – Я только немного.

– Идите, – сказал участковый и, подождав, когда тот отошел на некоторое расстояние, обернулся к женщине и сказал ей:

– Присядем, – и указал на лавку.

Как только они сели, участковый продолжил:

– Я вас видел прошлой ночью, вы были с мужчиной. Вы знаете, кто он?

– Вы меня могли видеть, – ответила она, не скрывая удивления, – только с подругой, когда мы шли из клуба после кино. Никакого мужчины со мной не было.

– Мужчина был позже, когда вы были с ним в доме, там, – он показал рукой и добавил:

– Второй дом за водонапорной башней.

– Вы меня путаете с кем-то. Я после сеанса спать легла и никуда не ходила, – настаивала на своем женщина.

– Конечно, – сказал участковый, – вы думаете, что мне приснилось, но мне не приснилось.

– Но, может, вам не приснилось, но вы же могли перепутать, – предположила женщина.

– Вы не знаете, кто этот мужчина, а я знаю. Он опасен для вас. Он очень опасный, – настойчиво заговорил участковый.

– Я спать легла и никуда не ходила, – опять повторила женщина.

Тогда участковый вышел из себя:

– Вы, гражданка, врите, да меру знайте! Вы по селу голая ходите или нет?

– Как вы можете так говорить! – возмутилась женщина.

– Правильно, – сказал участковый, – не ходите. А тогда откуда я могу знать, что у вас маленькие соски, редкие темные волосы между ногами и над ними большая родинка – посередине, прямо там, где они кончаются. Я что, в раздевалке за вами подсматривал?

Она смотрела на него, и в ее глазах промелькнул страх.

– Откуда вы знаете?

– Потому что на вас ничего не было. Вы спали, а он сидел рядом. Вот вы мне и скажите: вы знаете, кто он? – спросил участковый.

– Я взрослая женщина, не замужем, – сопротивлялась женщина. – Это что, допрос? Я преступления никакого не совершила. А вам стыдно подсматривать!

И больше участковый не мог говорить. Вчерашняя волна накатила на него, причем с такой силой, что он чуть не набросился на эту женщину, которая одним своим беззащитным взглядом, одними приоткрытыми губами доводила его до исступления. Слава богу, что он сидел на лавке, не было видно, что с ним происходит внизу.

Она смотрела на него, и в ее взгляде было скорей волнение, чем злость, скорей растерянность, чем раздражение. Она покраснела и опустила голову.