Зигфрид Горыныч чарку винища высушил, рукавом утерся и говорит:

– Молчи опять, дура. Озером мы займемся, на троих дела хватит. А ты вот что. Саму лужу покупать не буду, без надобности. А ты перед Кондрашкой кобылиный хвост распусти да уговори его земли под монастырем и вокруг по дёшеву отдать. Ежели попы шуметь станут, добавлю откупиться. Поняла?

– Поняла, – кивает госпожа Лола.

– А если поняла, то и пошла прочь, – говорит и опять чувствительную песню со слезой тянет: «Я начал жизнь в трущобах городских, и добрых слов я не слыхал… Я есть просил, я замерзал».

А госпожа Лола, пойдя прочь, уже другую мысль в голове держала, уготовленную для Зиновия. В этой мысли заглавную роль она присудила Генке Водяному. «Для сообщника этой деревенской шарлатанки Яги в самый раз будет», – сказала себе госпожа Лола и отправилась в музей, одемшись не так чтоб очень в глаза бросаться.

Назавтра в Кудеяре День города справляли. С утра на улицах толкучка, базары везде развернулись, шары надувные гроздьями пузырятся, всюду рыла начищенные сияют, как Кондрат Кузьмич велел. Щекотун не обманул – все семейство вывел, и жену, и тещу, и сватьев-братьев, и теток с племянниками. Каждый щекотунец со своим балаганом на улицах встал, представление развернул, народ бодрит и щекочет, как может. А откуда этот Щекотун с семейством у нас в Кудеяре взялся, пес его знает. На представлениях рот до ушей растянет, разные пассы руками водить начнет, будто ворожит, палец показывает, а то вовсе задергается и ну вопить: «Шо у мене там такое!» – будто его клопы кусают. А семейство за ним все повторяет. Некоторых из публики так защекочут своей ворожбой, что припадки бывают, да. Свалится кто на землю и давай в истеричности биться, головой об асфальт, а сам хохочет, остановиться не может. Тогда карету вызывают и в госпиталь, в чувство приводить. А иных и не довозили, те по дороге вместе с хохотунчиком дух выпускали. Такой он, Щекотун. И когда он от нас съедет, тоже пес его знает.

Кондрат Кузьмич с утра иноземную делегацию важных шишек встретил, побратимов-гренуйцев обнял душевно, облобызал и повел город показывать, благодарность народа обнаруживать перед дорогими гостями. На главной площади им хлеб-соль поднесли и чаркой нашей кудеярской водки угостили. Побратимы от этого свою чинность сразу оставили, похорошели, а главный их, мэр гренуйский, впрямь на пещерного тролля похожий, он так и вовсе к нашим девкам, разодетым в сарафаны, целоваться полез. Потом по очереди речи прочитали, кто по бумажке, а кто так, а Кондрат Кузьмич от души целый час говорил, все поминал дружбу нерушимую и побратимство вековечное.

После этого пошли на ярмарку, а это такое выставление народное, где каждый чем может хвалиться и тем прибыток себе имеет. Кто редиску пузатую и невиданную с огорода припрет, кто камушки, особо выделанные, кто вовсе валенки, узорами шитые, торгует. Сюда ж приволоклись с мыльного завода, где Горыныч как раз полным хозяином значился, и с веревкиной фабрики, там господин иноземный советник Дварфинк за главного распоряжался, потому как на это документ имел – контрольный пакет прозывается. Товар свой разложили, чтоб хвастать перед иноземцами, и ждут. Кондрат Кузьмич важных олдерлянских шишек особо к этим лавкам подвел, а там уж говоруны-умельцы хохол распетушили и ну заливать. Такого мыла, говорят, гости дорогие, нету даже в вашей знатной Олдерляндии, а таких красивых, прочных да надежных веревок вы нигде в мире не найдете, они у нас как первый сорт идут и на конкурсах медали берут. И самим попробовать дают. А важные шишки почему-то на это обидемшись и спрашивают, куриные гузки на лицевых фасадах соорудив:

– Это стоит понимать как намек?

Кондрат Кузьмич их тут же энергетично из казуса вывел, в преданности убедил и дальше повлек, а за спиной говорунам-умельцам кулак показал, выразивши со всей своей крепкостью: «Чтоб вам самим удавиться». А некоторые из них так и поняли и пошли прямо указание выполнять на своей продукции.

Но тут у Кондрат Кузьмича новое огорчение и для дорогих гостей недоразумение. Посреди народного выставления затесалась одна светлая голова, которая раньше не то Щит Родины ковала, не то шапки-самобранки изобретала для общего, а может, и тайного государственного пользования. Мужичок так себе, ни росту, ни виду, зато герой и смотрит орлом, а хвалится сапогами кирзачовыми, на вид совсем неотесанными. Как важным шишкам мимо него проходить, он возьми и гаркни:

– А вот кому сапоги-невидимки!

Кондрат Кузьмич аж позеленел от такого недосмотра.

– Какие, – кричит, – сапоги-невидимки! А ну, охрана, взять этого самозванца да с глаз долой убрать, чтоб мне тут гостей дорогих смущать не смел!

Охрана вмиг к светлой голове подбежала и за руки похватала, рылом об стол брякнула. Только тут важные шишки на них замахали и говорят:

– Оставьте его, он нам показать должен непременно свое изобретательство.

Охрана мужичка выпустила, он и упал под стол от временной слабости, ими причиненной. А Кондрат Кузьмич все плюется и дорогим гостям глаза отводит:

– Да какое там изобретательство, мухлюйство одно, у нас в Кудеяре этот калибр давно повывелся.

А точно повывелся, только не совсем. Как у нас дружба с олдерлянцами учинилась и Щит Родины на части распилили, так светлые головы поразбежались, а которые из патриотизма остались, тех Кондрат Кузьмич в черном теле держал и самовольно изобретать запретил. За каждым надзор особый установил и все бумажное хозяйство с чертежиками у них из дому исправно изымал. А все равно промашки случались. Кондрат Кузьмич малым городским шишкам в своем совещательном кабинете жаловался от досады: «Изобретают, – говорит, – подлецы. А чего изобретают, не видно. Бумагу у них изымаю, а там ничего нет, все теперь в их светлых головах содержится. А хоть и светлые, все равно темные. Того осознать не могут, – говорит и по лбу себя рукой стучит, – что своими изобретениями портят мне государственные сношения с иноземными державами. Обижаются иноземцы, все выпытывают: чего это они, мол, у вас все измышляют? Может против нас, иноземцев, способы измысливают? А мы к вам со всей нашей дружбой. И к нам в иноземные державы не едут по приглашениям на хорошую жизнь, вот как говорят. А что я им отвечать должен, вас спрашиваю?! – И по столу – бах, бах. – Как подлецов унять?!» А посадить непокорные светлые головы нельзя было, потому как у нас теперь свобода и человеколюбие, самим же Кондрат Кузьмичом объявленные.

Но их, правда, мало в Кудеяре осталось. Другие кто помер, кто через Мировую дырку перепрыгнул насовсем. А еще поговаривали, что Дырку эту изобрели как раз светлые головы из Щита Родины, которым в Родине жить надоело. Они построили Антищит и пробили им дыру в броне Родины, а через нее потекли один за другим в иноземные державы, где хорошо кормили. Но это, может, и врут. А дома остались только самые стойкие светлые головы и ремешки на брюхе время от времени перетягивали потуже. Зато были герои и смотрели соколом.

Вот гренуйские важные шишки спрашивают мужичка, с-под стола вылезшего: