В квартире Уллы снова пахнет дымом. Да ещё как! Это от её сигарет, теперь я точно знаю. Ох, как мне не нравится её курение! Я точно ей скажу. Теперь смелости у меня хватит. Курить ужасно вредно, можно заболеть. А я же не хочу, чтобы Улла заболела! Тогда она может умереть, а мы ведь только-только познакомились.

Я сразу иду на кухню-мастерскую и распахиваю окно. И в белой комнате тоже. На кухне опять такое! Тут непременно надо убраться. Лучше всего – прямо сейчас. Ну что она за неряха, эта Улла! Посуда не вымыта, пепельницы полные, по столу раскиданы всякие бумажки. А посреди стола лежит забытый пакет с припасами для нашего пикника…

Я размышляю, с чего начать, и тут слышу, как Улла кричит, чтобы я быстренько шла в ванную. А то можно простудиться – мы ведь насквозь промокли. И в интернате нами будут недовольны.

Она права. Не хочу подхватить насморк. У меня тогда ужасный вид – нос красный, глаза опухшие. Таким насморком я однажды уже отпугнула воскресных родителей.

Убраться можно и попозже. Уборка никуда не денется.

Я иду в ванную – а там стоит Улла. Голышом. Я немножко испугалась, если честно. Я смотрю на неё и… тут же отвожу взгляд.

– Раздевайся и залезай, – говорит Улла, наклонившись над ванной. И нисколечко не стесняется.

Надеюсь, она добавит побольше пены, тогда нас будет меньше видно. Так Улла и делает: наливает из бутылочки много-много пены, потом сильно её взбивает, пена сильно пенится. Улла залезает в ванну. И говорит, чтобы я тоже залезала. Там просто божественно!

Мне немножко странно и чудно. Я никогда ещё не мылась вместе с женщинами. Только с Андреа, и то давным-давно. А теперь мы уже слишком большие. Но пены всё-таки не хватает! Уллу видно в воде. Голову, шею и грудь. Грудь у неё есть. До сих пор я этого не замечала, просто не было возможности её увидеть. Ведь Улла всегда в мешковатом свитере.

Я, конечно, знаю, что у всех женщин есть грудь. У меня тоже когда-нибудь будет. Вот у сестры Франциски грудь – так просто ого-го! – очень большая и выпуклая.

Но Улла? Я быстро отвожу взгляд и начинаю раздеваться. Не стоять же столбом!

Улла радостно плещется в воде и говорит «О‑о‑о!» и «А‑а‑а!», а потом достаёт откуда-то корзиночку с разными игрушками, заводит их… И вот в воде и пене затарахтели зверушки и кораблики. Они кружатся по ванне, сталкиваются и переворачиваются.

Там и Дональд Дак есть, такой смешной, в матроске! Он умеет плавать только задом наперёд. Клюв торчит из воды, он гребёт назад и натыкается на Уллину грудь.

Улла взвизгивает, а я не могу удержаться от смеха. И тут замечаю, что я тоже голая, и быстро-быстро залезаю в ванну. Потому что холодно. Мы принимаемся вместе запускать кораблики и зверей. Дональду Даку разрешается ткнуться мне в грудь. У меня ведь её ещё нет!

Мы посылаем друг на друга целые флотилии. В моей – подводные лодки. Они щекочут Улле пальцы на ногах. Она хихикает, поднимает ноги из воды и говорит:

– Смотри, пальцы на ногах смеются!

И шевелит всеми десятью пальцами.

Я тоже так хочу. Хочу посмотреть, умеют ли мои пальцы смеяться. Умеют! И даже гораздо ловчее и смешнее, чем Уллины. Мои пальцы ведь меньше и могут шевелиться быстрее.

Улла скребёт по моей ступне пальцами ног. Я отвечаю тем же, а потом наши пальцы перепутываются, и делается ужасно щекотно! Улла, похрюкивая от смеха, легонько тычет большим пальцем в мой большой палец и говорит:

– Эй, привет, я пальчик-поцелуйчик!

В ответ я тычу своим большим пальцем в её. А потом мы пробуем, чтобы все пальцы поцеловались одновременно.

Но это трудно. Мизинцы такие неловкие – им не удаётся как следует согнуться, только большие пальцы это могут. Они целуются и целуются… И вдруг целуются так крепко, что мы обе соскальзываем в воду, под пену, прямо с головой.

И снова выныриваем, тоже одновременно, хватая ртом воздух. Улла выплёвывает струю воды и выдыхает:

– Есть хочу!

Что, опять? Мы же только недавно наелись сосисок! А она уже вылезла из ванны. Жалко… Пальчики-поцелуйчики – это было здорово!

На теле Уллы клочки пены, она как будто в белых пятнах, а на голове – пенная шапка. Как корона. Она выбегает из ванной прямо как есть – мокрая и голая. Я и сообразить не успела, что у неё на уме, а она снова тут и одним прыжком оказывается в ванне.

В вытянутой руке Улла держит пластиковый пакет. Там наш пикник. Она ставит пакет на пол и достаёт оттуда бутерброды, яблоки, бананы, шоколад. Кладёт всё на скользкий край ванны. Один банан сразу соскальзывает в воду, я его ловлю. А Улла протягивает мне бутерброд.

С ливерной колбасой.

Никогда ещё не ела бутерброды с колбасой в ванне! В интернате нам положено есть только за столом. Мне очень вкусно! Улле тоже. И мы поедаем весь наш припас. Банановую кожуру и огрызки яблок просто бросаем на пол. Убрать можно потом. Я уберу. Улла наверняка забудет. Она лежит в ванне напротив меня, развалясь в тёплой воде, что-то жуёт и весело улыбается. Последний кусочек шоколада мы делим пополам. Потом Улла говорит:

– Вылезаем!

Она вылезает из ванны и берёт полотенце. Его я уже знаю. С прошлого воскресенья. Я тоже вылезаю, и мы вытираем друг друга. Сначала Улла меня, а потом я Уллу. Кожа краснеет и покалывает. И я нисколечко не стесняюсь, что мы голые. Теперь я этого даже не замечаю. Улла надевает длинный белый махровый халат, а на меня натягивает свою ночную рубашку. Тоже белую. С голубыми цветочками. Рубашка слишком длинная, я в ней путаюсь, да и спать совсем ещё не пора. Ещё долго не пора, ведь совсем светло. Но в ночной рубашке очень уютно, и она так приятно пахнет Уллой! В интернате мы надеваем на ночь пижамы. Но ночная рубашка гораздо лучше. Тут всё гораздо лучше.

Улла обнимает меня за плечи, и мы перебираемся в белую комнату. Точнее, перебираются халат и ночная рубашка. С нами внутри. Залезаем на матрас с мохнатым покрывалом, Улла задёргивает белые занавески.

– Чтобы серый день нам не мешал, – говорит она и натягивает на нас одеяло. Чтобы было тепло – мы же не хотим простудиться. Мы сидим под одеялом, как в палатке, только головы торчат наружу. Я подвигаюсь поближе к Улле. Она снова обнимает меня, и я чувствую щекой её грудь. Она мягкая. Как Зайчик. Только ещё мягче.

Улла качает меня. Туда-сюда, туда-сюда… Наверное, я улыбаюсь так же глупо, как Карли, когда он сидел на коленях у сестры Франциски. Это очень приятно, когда тебя укачивают. Мне хочется, чтобы меня вечно так укачивали. Вечно…

И вдруг – сама не знаю, как так получилось, – я говорю прямо в Уллину грудь, мягкую грудь у моей щеки: