Болт сбежал от Коли, который даже не стал его искать, какаду Гровер сдох, потому что Иван пытался напоить его бражкой, Шайба умирала от рака гортани, Зоя вынесла ее мне в мохеровом пледе со словами «убери ее ради твоего бога». Шайба нашла свой безболезненный конец в ветеринарке на Кожуховской – хоть что-то я смогла сделать для этой несчастной семьи. И только Шухер еще по инерции убегал-прибегал домой, кормясь где-то на свободе.

В скором времени начались скандалы, соседи вызывали милицию, и в разгар какой-то особенно отвратительной попойки явился вдруг тот отставной военный, что раз в полгода заезжал мыть окна в третьей комнате этой коммуналки. От звука выстрела, а затем и второго дом сотрясся с их второго этажа до моего девятого. Тинбек и Коля погибли от пуль, выпущенных из гладкоствольного ИЖа, – сосед-военный оказался помимо всего прочего членом общества охотников и рыболовов, имевшим разрешение на оружие, оборонялся от напавших на него озверевших мужчин с ножами, которым он сделал какое-то замечание. Морилкины ничего не отрицали, военный их сосед был оправдан.

Иван скончался через год после этой истории, Зоя уехала к родне в Воронеж. Никаких подробностей последнего года их существования на Автозаводе я не знаю, старалась не встречаться глазами с ними. Было страшно горько на сердце от Колиной смерти, было чувство стыда перед ним – что крутила-вертела, перед его родными – что смотрела свысока и смеялась над ними, когда рассказывала подружкам про их семью. Но самый чудовищный стыд я испытываю до сих пор от того, с какой стремительностью прыгнула в уходящий автобус, убегая от узнавшей меня исхудавшей больной овчарки – Болт бежал за автобусом, потом отстал, навсегда лишив меня возможности думать о себе как о хорошем человеке.

Клиентка попалась говорливая, Мастерицу раздражал ее суетливый, слегка тявкающий смех, да и вся она, в сущности, напоминала засушенную лысую болонку. Пароль, правда, клиентка назвала самый породистый, только двое из постоянных поставщиков знали, что отказа на такой пароль не будет, и пользовались этим правом редко. Вздохнув, Мастерица велела женщине сидеть спокойно и приступила. Измеряя голову, Мастерица заворачивала ее в целлофан, закрепляя его за мочками ушей, после чего накладывала в четыре слоя специальную нитяную ленту. Клиентка мелко вздрагивала скорей от благоговения перед процессом. Наконец она отважилась задать самый важный тревоживший ее вопрос – о цвете, старушку интересовал оттенок «венецианский блондин». «Ни хрена тебя не интересовало, – лениво и с досадой думала Мастерица, – услыхала где-то у кого-то, не понимаешь, что на тебя венблонд не сядет, лицо в нем утонет, поблекнет, опростится… А впрочем, любой каприз за ваши деньги, да к тому же она от Ляли Бледной… да и в конце концов, где я тебе этого блонда рожу щас, это редкий товар, в холодильнике вроде был когда-то, но давно уж распустила на кого-то».

Ляля Бледная была известной на всю Москву целительницей, прикрывшейся пафосным а-ля цыганским псевдонимом. На самом деле эта Ляля, то есть Люся Муськина, половину своей около сорокалетней жизни проработала в Липецком депо, пока как-то в поле не ударила в нее молния. Ляля выжила, разом поседела и, как она уверила себя и других, получила путем мощного электрического разряда дар – видеть в организме «черноту» и точно указывала, где надо эту черноту «почистить». Собственно, действительно что-то такое она видела, показывала скопление мертвых убивающих клеток верно, а вот дальше начиналась чистой воды разводка – Ляля готовила травяные, разумеется, настойки; варила мази; водила вокруг больных руками и густо сыпала им в карманы, сумки и обувь толченую полынь с кусочками ладана и тертым свечным воском, но при этом приговаривая, что это только для «прочистки», а чтоб вылечить хворь такую мертвую – тут надо много Бога молить, и все тут. Однако слава мощного диагноста по раку за Лялей закрепилась безусловная, имелся и покровитель, с которым она даже спорила на деньги, как скоро помрет тот или иной ее пациент. Эта клиентка, которую Мастерице прислала Ляля, была тещей покровителя, так что никто никому отказать был не в силах. И Мастерица собиралась изобрести старушке парик самого лучшего качества:

– Поймите, всего существует пять основных оттенков блонда. Как вы понимаете, любой грамотный колорист, смешивая оттенки, может получить десятки, даже сотни новых красок, и каждая будет красива, многогранна, натуральна… но помимо собственно парика есть же еще… хмм… как бы это лучше выразиться, ну, условия задачи, которые не поменять… цвет глаз, скажем… обводы скул, высота лба, форма губ, наконец… в общем, по совокупности того, что я вижу сейчас… пожалуй, я бы предложила вам для начала «горький шоколад». Для начала – я не оговорилась, вы же не собираетесь использовать только один… один парик?

Старушка дрожала подбородком. Она уже как-то свыклась со словосочетанием «венецианский блондин», оно грело ее, было немножко родным и не пугало, как, в сущности, после химии ее пугало все – новый размер одежды, новая ныряющая походка, новые те самые «условия задачи», глядевшие из беспощадно бесстрастного зеркала. Сходить к постижеру и заказать парик для старушки казалось невозможно пошлым и диким, пока дочь не прикрикнула на нее – мол, стыдно вас, мамаша, как Золушка тут ходите мне, от людей прячетесь за панамку! Сходите к Альбине Викторовне, она ж на Кобзона шьет, пусть своего парикмахера порекомендует! Подобные советы вызывали у старушки приступы неконтролируемого урчания в животе, поэтому дочь, злобно сплюнув, сама звонила царственной Альбине Викторовне, лепетала что-то льстивое и, наконец, вынырнула из мобильника, записала на стикере дату, время и адрес самого крутого постижера-надомника, обслуживающего всех стареющих прим столичных театров, и сунула вжавшейся в кресло матери. Через неделю пожилая женщина стояла в арке сталинского дома на Автозаводской улице, выискивая глазами неприметную дверь.

– Да?.. Вы полагаете… да, ну что я… конечно, нужно будет… видимо… еще… изделие?..

– Вот и чудно, давайте тогда сразу сделаем еще мантюрчик… что? Как выглядит? Сейчас, у меня тут, кажется, было что-то близкое к тексту…

На столе Мастерицы стояло несколько болванок для париков из дерева либо холста. Часть из них была обклеена синей бумагой, чтобы отраженный от дерева свет не бил в глаза. У части уже были сплиссированы края с помощью булавок, рядом лежали чесалки – гребни с острыми зубьями. Мастерица распределяла волосы между зубьями, укладывая сверху яркие локоны, снизу более блеклые; после протягивала волосы через чесалку, чтобы отсеялись слабые пряди. Затем тонкой иглой, похожей на нелепый длинный рыболовный крючок, крепила пряди, начиная с затылка, это на профессиональном языке называлось «вентиляция». На болванках имелись уже парики разной степени готовности. Мастерица взяла один, чтобы продемонстрировать клиентке примерный оттенок «горького шоколада».

– Вот, взгляните. Мне кажется, очень благородный цвет, и ваша… фактура кожи, веки… ммм, в общем, это то, что нужно. Можно прикинуть прямо сейчас, хотите?..

Старушка уныло смотрела на немытый и нечесаный новехонький темный парик, он ей категорически не нравился, но было неловко сказать – старушка чувствовала, что раздражает Мастерицу, бранила себя за то, что согласилась, и что нечего отвлекать занятого человека от дела, она собралась с духом и уже открыла рот, чтобы попрощаться, как тут раздался звонок в дверь. Мастерица недовольно посмотрела на часы, пробормотала что-то вроде «кого это несет», вышла в коридор и глянула в глазок. После чего постояла, не реагируя на вибрирующий одновременно с дверным звонок мобильника, прикрыла на мгновение глаза, потом встряхнулась и повернула ключ.