Мы, девчонки, дружно отвернулись, а кое-кто даже зажмурился и заткнул уши. Нож был тупой, скотник не просто резал — он пилил коровью шею, а животное рвалось и мычало. Наконец он отступил в сторону, и корова, залитая льющейся из горла кровью, забилась, стараясь оборвать привязь. Но с каждым мигом ее прыжки становились все тише и слабее, и только утробное, грудное мычание, похожее на стон, не смолкало. Гулкое, низкое — так, наверное, долго и тяжело умирал в лабиринте Минотавр.

Наконец жизнь ушла из нее, и корова тяжело осела на землю. Это уже видели мы все — удивительно, но ближе к концу многие девчонки не отводили глаза. Привыкли, что ли? Во всяком случае, когда наши ребята предложили свои услуги по разделке и потрошению туши, мы столпились вокруг, наблюдая за ловкими, прямо-таки профессиональными движениями доморощенных мясников. Было уже не столько страшно, сколько красиво. Маргарита Васильевна тоже не осталась в стороне — она пробилась в самый центр и превратила неожиданное развлечение в урок наглядной анатомии. По ее просьбе ребята по очереди открывали каждый орган. Она тут же проводила блиц-опрос, проверяя наши знания. Право слово, было стыдно ударить в грязь лицом на таком уроке. И, сказать честно, когда через полгода мы оказались на экскурсии на мясокомбинате, нас уже не пугала кровь — мы смотрели на все холодным, трезвым взглядом много повидавших людей.

Мы до того увлеклись изучением физиологии, что появление нового зрителя заметили далеко не сразу. Туша уже была освежевана, шкура снята, и наших ребят отодвинули в сторону сами скотники, когда кто-то догадался оглянуться:

— Смотрите-ка!

В дверях сарая, где мы только что занимались, пригнувшись и подобравшись, как готовый к прыжку дикий зверь, застыла вторая корова. Выпучив глаза, она не отрываясь смотрела, что мы делаем. Неизвестно, сколько времени она простояла тут незамеченной, но по ее глазам можно было понять, что она прямо-таки по-человечески потрясена.

— Немедленно поймайте ее, — ни к кому особо не обращаясь, распорядилась Маргарита Васильевна.

Легко сказать! Едва несколько человек двинулись к корове, она встрепенулась, как горячий боевой конь. Подобравшись, ошалелым взором окинула всех и отступила по тропе вдоль дороги. Охотники прибавили шагу — она тоже. Казалось, она запаниковала и была уверена, что ей грозит та же участь, что и ее соседке. К слову сказать, это было правдой, и никто особо не удивился, когда она вдруг круто развернулась и, задрав хвост, галопом поскакала прочь, с каждым мигом все увеличивая скорость. Когда мы видели ее в последний раз, она мчалась, как скаковая лошадь.

— Удрала! Удрала! — Мы радовались как дети. Словно это кто-то из нас нарочно выпустил корову, чтобы помочь ей спастись. — Что теперь с нею будет?

Этот вопрос волновал нас не потому, что мы горевали о побеге, — нам было интереснее, как сложится судьба беглянки.

— Не пропадет!.. — Маргарита Васильевна, похоже, была озадачена — ведь еще несколько групп с нашего курса должны были приехать сюда. А кого им изучать? Одну корову зарезали, вторая удрала. Сейчас лето, не пропадет. А потом ее поймают.

— Не надо! — протестовали мы так горячо, словно от нашего слова могло что-то зависеть. — Пусть живет!

Удивительно наивное, чуть ли не детское желание! Но как бы то ни было, в глубине души каждый из нас хотел, чтобы в Стенькине была хоть одна дикая корова. И странное дело! На следующий день туда же отправилась вторая группа с нашего курса. Когда они вернулись, мы спросили у них про тот побег. И, как нам сказали, два дня спустя корову еще не могли поймать. Она не удрала на пастбища, а оставалась в селе, словно дразня людей. Только через две недели ее сумели изловить.

В тот год мы часто ездили в Стенькино — чуть ли не раз в две недели. Я уже упоминала о дежурстве в родильном отделении. На той же неделе мне снова пришлось побывать на молочном комплексе. На сей раз в составе нашей группы, и цель была немного другая, можно сказать, пикантная — разведение крупного рогатого скота.

На подобную тему в стенах сельхозинститута говорят много и по-разному, но наверняка чаще, чем в любом другом учебном заведении, ведь именно от этого зависит, сколько молока, мяса, сала, яиц и шерсти можно будет получить. Естественно, сему моменту жизни зверей уделялось много внимания — тем более что разведение легко было смешать с сексом, и тогда приятное гармонично смешивалось с полезным. Пожалуй, это единственная причина, по которой разведение вообще изучается студентами, — что бы там ни говорили преподаватели. Жалею тех, у кого в расписании занятий не стояло этого предмета.

Итак, настал день, когда разговоры закончились и началась практика. Мы ехали в Стенькино слегка возбужденные и наперебой изощрялись в словоблудии — создавалось впечатление, что каждый волнуется, как бы не ударить в грязь лицом в предстоящем деле.

На месте нас встретила тогда еще молодая женщина — осеменатор Люба, чьего отчества мы не догадались запомнить. Накануне нас целых два часа подковывали в плане теории, и мы могли с закрытыми глазами отличить на ощупь различные инструменты, используемые в искусственном осеменении коров.

На наших фермах уже давно не трудятся быки собственной персоной, будь даже они чемпионы и рекордсмены. Где-то на станциях осеменения у них берут семя, которое после соответствующей обработки поступает в хозяйства порой целой страны, а то и за границу. И в хозяйствах замороженная сперма выдающихся производителей, случается, хранится годами. Так что на свет Божий где-нибудь в рязанской глубинке может появиться теленок, отец которого не только никогда не покидал своей фермы, но и вообще скончался несколько лет назад. А те быки, что попадаются при стаде, — пробники. Еще в молодости каждый из них перенес зверскую — с точки зрения здравого смысла многих людей — операцию: сохранив влечение и все рефлексы, ни один не может иметь потомство, ибо то, что у самцов должно, извините, находиться в известном месте, у них отведено вбок. Так что они обречены на вечные муки — ходить подле привлекательных, полных желания коров и, фигурально выражаясь, кусать локти.

Но нет правил без исключений. Не зря же быков считают одними из умнейших животных и даже уверяют, что они способны годами помнить добро и зло (есть поговорка: «Нельзя бить лошадь, собаку и быка — лошадь и собака все прощают, а бык все помнит»). Природа берет свое, как люди ни стараются