Слуги прикладывали к лицу теплую влажную ткань, мыли ноги в дурно пахнущей целебной барежской воде, насухо вытирали и брызгали духами. Потом на князя надевали белые шелковые чулки, панталоны и туфли. Талейран вставал, слуги стягивали с него последний ночной халат и через голову ловко набрасывали рубашку. Все делалось искусно и сноровисто, поскольку за процедурой нередко наблюдали первые дотошные посетители. К завершению ритуала, длившегося обычно около двух часов, Талейран полностью облачался в бархат, шелка и атлас и был готов к выезду в свет.

После полудня темно-зеленая карета Талейрана, освещенная все еще по-летнему горячими лучами солнца, загромыхала по узкой Иоганнесгассе, обрамленной великолепными особняками. Через двадцать минут он уже подъезжал к летней вилле Меттерниха, приземистому, без башен, построенному в классическом итальянском стиле зданию, расположенному на Реннвег, главной дороге, проходившей по еще одному элитному району аристократических хором.

У входа французский министр повстречался с коллегой, доном Педро Гомесом Авелой де Лабрадором, испанским посланником, так же, как и он, недовольным тем, что Меттерних исключил его из переговоров «Большой четверки». Лабрадор тоже получил приглашение приехать на летнюю виллу Меттерниха как представитель страны, подписавшей Парижский договор.

Лабрадор имел все основания заявить, что Испания сыграла важнейшую роль в крушении Наполеона. Вторжение в Испанию в 1808 году обернулось для Бонапарта катастрофой. Его армия увязла в непрекращающейся войне, истощавшей ресурсы, разлагавшей войска и отвлекавшей силы от других военных кампаний. Испания с полным правом претендовала на участие в Венской мирной конференции, и она не могла удовлетвориться лишь благословением чужих решений. «Мы не собираемся быть марионетками», — говорил Лабрадор.

Талейран давно знал своего географического соседа. Они не всегда ладили друг с другом, но у них было много общего.

Оба были аристократами, отличались высокомерием и упорством в достижении целей. Надо сказать, испанский посланник не вызывал особой симпатии у тех, кто с ним сталкивался. Он был не только упрям, но чудаковат и переменчив в настроении. «Я еще не встречал более глупого человека», — говорил о нем герцог Веллингтон.

В летней резиденции, где Меттерних среди прочих усовершенствований к конгрессу обустраивал новый бальный зал, завершались последние ремонтные работы. Француз и испанец поднялись по гранитным ступеням, миновали несколько роскошных залов и вошли в просторную комнату. Стрелки часов приближались к двум, они явились вовремя. За длинным столом уже сидели люди, как они и предполагали, представители Австрии, России, Пруссии и Британии.

Талейран занял свободное кресло с черной спинкой между князем Меттернихом и лордом Каслри, а Лабрадор сел на противоположной стороне рядом с двумя прусскими посланниками. Британский министр иностранных дел, расположившийся в конце стола, похоже, вел совещание, несмотря на неважное знание французского языка. В другом конце стола сидел помощник Меттерниха — Фридрих фон Генц, которого только что назначили секретарем Венского конгресса.

Осмотревшись и окинув взглядом всех присутствующих, Талейран спросил, почему из французского посольства на совещание приглашен только он один.

— В предварительных совещаниях желательно участие только глав кабинетов, — ответил лорд Каслри.

— Граф Лабрадор не глава кабинета, а его пригласили, — возразил Талейран, кивнув в сторону испанца, с которым он вместе пришел на встречу.

— Только потому, что в Вене нет государственного секретаря Испании, — гнусаво объяснил Меттерних.

— Допустим, — не согласился Талейран, направляя взгляд на двух членов прусской делегации. — Помимо князя фон Гарденберга, я вижу здесь герра фон Гумбольдта. А он не государственный секретарь.

— Мы сделали исключение из правил, — заметил незнакомый Талейрану человек, посматривая на Гарденберга, державшего возле уха слуховую трубку. — Это связано с недугом, которым, как вы знаете, страдает князь Гарденберг.

— Что ж, если все дело в недугах, то каждый из нас имеет его и все мы можем претендовать на исключение из правил, — саркастически сказал Талейран, намекая на свою хромоту.

Талейран вел себя далеко не как представитель побежденной страны. Его сварливо-придирчивая самоуверенность начала давать плоды. На совещания стал ходить его дипломатический помощник. Одержав маленькую победу, французский министр выигрывал в главном: он добивался равенства Франции с другими державами.

Прекратив прения, лорд Каслри начал зачитывать письмо представителя Португалии графа де Палмеллы, выражавшего протест против исключения его из переговоров. Португалия, в конце концов, тоже подписывала Парижский договор. Почему же «Большая четверка» не пригласила и его участвовать в дискуссиях, оскорбляя тем самым португальскую корону? Когда Каслри закончил чтение, Талейран и Лабрадор выступили в поддержку португальского графа. Все остальные вежливо молчали. Вопросы португальца повисли в воздухе. К проблеме участия в организационном совещании решили вернуться позже.

— Цель нашей сегодняшней встречи, — сухо и монотонно заговорил снова лорд Каслри, — ознакомить вас с тем, что уже было сделано четырьмя державами за то время, пока мы здесь.

Он взглянул на князя Меттерниха, и тот передал Талейрану заранее подготовленный протокол (одно из дипломатических наследий Венского конгресса — официальное изложение принятых политических и других решений). Французский министр начал читать уже подписанный представителями четырех держав документ и натолкнулся на слово «союзники». Он поднял глаза.

— Союзники? Союзники против кого? — спросил Талейран, повышая голос в недоумении. — Не против Наполеона. Он уже на Эльбе. Не против Франции, подписан мир. Конечно же, не против короля Франции. Он служит гарантом мира. Джентльмены, будем откровенны, — продолжал Талейран. — Если все еще существуют союзные державы, то я здесь лишний.

Талейран поднял потенциально взрывоопасную публичную проблему. Общественное мнение обрело немалую силу в переполненной людьми, слухами и сплетнями Вене. Война закончилась, но могли случиться серьезные осложнения. Вряд ли было разумно прибегать к конфликтной лексике.

В этом нет никакого злого умысла, пытались убедить Талейрана лидеры совещания. Слово «союзники» они употребили «только лишь ради краткости».

— Ради краткости нельзя жертвовать корректностью, — парировал Талейран.

Видя, как опешили его коллеги, он вернулся к чтению протокола, с трудом вникая в замысловатую бюрократическую прозу.

— Не понимаю, — пробормотал князь. Он пробежал глазами еще несколько строк. — Ничего не понимаю.

Талейран посмотрел на всех невидящим взглядом, немного переигрывая, как потом он сам признавал. Француз всем своим видом показывал неуместность тайных встреч. Решения, с которыми его знакомили, были приняты до того, как в Вене появились дипломаты. Талейрану вручили уже готовый документ и, по сути, предлагали одобрить его. Но он не собирался играть в поддавки. Князь ударил по самому слабому месту в позиции своих оппонентов — правомочности и законности решений, составленных на тайных, несанкционированных встречах: