– Эй, Генка, погоди! Деньги я тебе твои отдам! – кричал ему вслед Андрей Андреевич, но Геннадий Андреевич не слышал.

В Краснокурьинске дело раскрутили быстро, буквально за сутки. К работе ОБЭП подключились и другие, более чем серьезные ведомства, и главный подозреваемый, моментально сообразивший, что весь баланс отношений и договоренностей рухнул под давлением чрезвычайных обстоятельств, сам прибежал с повинной. Им оказался заместитель коммерческого директора Краснокурьинского метзавода, некто П.Н. Самагин. Он предъявил и чушки свинца, вовсе не отгруженные потребителю, а спокойно лежавшие на территории завода, в аварийном здании бывшей столовой. В вагоне, как показал Самагин, ехал не свинец, а мешки с обыкновенным кварцевым песком.

Иванов, еле вылезший тогда из овражка, явившийся в своем перемазанном травой защитном костюме похожим на перезрелый желтый огурец, теперь сиял именинником, удивительные уши его цвели, будто голландские розы.

– Хотели поделиться со мной догадкой и бросили меня, – благодушно упрекал он полковника Забелина, не ведая, что смерть разминулась с ним на несколько минут. – Но как вы были правы! Именно человеческий фактор!

Радостный и оттого странно опростившийся, Иванов уже не вызывал у полковника прежнего желания – так, остаточное любопытство пощупать скорлупку кадыка. Теперь полковнику хотелось поглядеть на вора – спасителя Отечества. Видимо, Иванову хотелось того же самого. По своим каналам секретный разработчик добился того, что П.Н. Самагина срочно доставили в Горошин для особого разговора на месте.

В воображении полковника фигура вора перенимала некоторые черты того режиссера катастроф, о котором Геннадий Андреевич размышлял все годы службы в МЧС. Этот Самагин виделся ему мужчиной громадного роста, с пронзительными глазами на туманном лице. Вор собирался перехитрить ОБЭП, возможно, своих подельников из заводского начальства, а перехитрил неумолимый рок, подменив важнейший ингредиент погибели безобидным песочком. Фигура такого масштаба вызывала у полковника почтительный трепет.

– Орденом его, что ли, теперь наградить… – размышлял он вслух, когда они с Ивановым сидели в обжитом за эти полторы недели директорском кабинете, ожидая доставки задержанного.

– Этого не надо, – холодно, однако же с прорвавшейся хрипотцой, ответил Иванов.

Когда милицейский сержант наконец-то ввел задержанного, оба невольно привстали. П.Н. Самагин оказался в теле и низенький, на лбу его длинные залысины оставили похожий на запятую черненький чубчик. На предложенный стул П.Н. Самагин опустился осторожно, сложил перед собою руки калачиком и забегал мерцающими глазками с Иванова на полковника и обратно, точно сшивая их по воздуху невидимой ниткой.

– Павел Николаевич, у меня к вам только один вопрос, – холодно заговорил Иванов, демонстративно переворачивая свои бумаги, на которых он в ожидании рисовал завитушки, текстом вниз. – Полностью ли вы уверены, что ни один слиток свинца не попал в сгоревший вагон?

– А как же, как же, полностью, клянусь, – с живостью заговорил задержанный, дрожа ресничками и, видимо, с трудом удерживая взгляд на одном Иванове. – Да, собственно, что мои клятвы, есть же накладные, весь металл сдан и принят согласно документации…

Тут Иванов порывисто встал, вынудив Самагина тоже вскочить, уронить стул и попятиться.

– Дорогой ты мой… – с этими словами секретный разработчик, как-то неловко подпрыгнув, заключил Самагина в цепкие объятия. Поверх вздернутого пиджачного плеча Иванова голова спасителя Отечества таращилась на полковника в ужасе. Потоптавшись, с Ивановым на шее, Самагин криво улыбнулся и тоже приобнял секретного разработчика локтем, как придерживают, пока открывают дверь ключами, сползающий портфель.

Тут же Иванов отстранил задержанного, одернул пиджак и отошел к столу.

– Вот, собственно, и все, – произнес он своим обыкновенным голосом и сделал знак ожидавшему у дверей сержанту.

– Минуточку, минуточку! – спаситель Отечества умоляюще поднял вверх пухлые ладошки. – До меня доходили отдельные слухи… Так, ничего серьезного… Будто бы отсутствие свинца в пожаре устранило, так сказать, некоторые последствия… Я насчет смягчающих обстоятельств. Может быть, вы сделаете в суде, так сказать, некоторое заявление?

– Нет, – бесстрастно произнес Иванов.

Задержанный П.Н. Самагин жалобно вздохнул, сложил за спиной, едва их сведя, короткие ручки и с выпяченной из пиджака измятой рубашечной грудью в сопровождении сержанта вышел в коридор.

– Всего вам хорошего! – крикнул вслед задержанному штатскую глупую фразу расстроенный и растроганный полковник.

Тем временем Иванов успел собрать свои бумаги в потертый портфель.

– Мне уже совсем пора в аэропорт, – весело произнес он, застегивая на портфеле расхлябанный замочек. – За работу, за работу! Вам, Геннадий Андреевич, предстоит тут закончить, прибраться, так сказать…

– Да уж, набезобразничали, – проворчал полковник.

Он в последний раз глядел на серого секретного разработчика, чуть не ставшего человеком его судьбы, и не видел ничего особенного. Должно быть, в опечатанной сургучным родимым пятном голове Иванова роились формулы нового вещества, еще секретнее того, что чуть не убило все живое на тысячах квадратных километров, – но полковнику сейчас было все равно.

– А знаете, почему Россия богохранимая страна? – вдруг произнес Иванов, обернувшись.

– Почему? – набычился полковник.

– Потому что, кроме Бога, хранить Россию совершенно некому, – сказал Иванов и закрыл за собой дверь.

– Ну вот, Анюта, наши места! – произнес высокий горбоносый мужчина лет тридцати пяти, откатывая дверь купе спального вагона и пропуская спутницу.

Спутница, отводя от лица сухой белокурый локон, неуверенно скользнула в полутемное пространство, душноватое и таинственное, какими всегда бывают купе перед отправлением поезда. Прежде чем сесть на диванчик, погладила его чуть дрожащей ладонью, бледной в полумраке, будто разбавленное молоко. Потрогала столик, прежде чем поставить на него маленькую лаковую сумку. Молодая женщина держалась не совсем так, как ведут себя обычные пассажиры, привыкшие к устройству и быту поездов. Она была как будто слепая или абсолютно не верила своим глазам, прозрачным и влажным, будто тающий лед. Мужчина сноровисто вынул из чемодана ее халатик, косметичку, отороченные мехом плюшевые тапки – все новое, без единой пылинки из прежней жизни, и, убрав багаж, взял ее руки обеими своими. На безымянных пальцах пары блеснули одинаковые, тоже новенькие, обручальные кольца.

– Все хорошо, Анюта, все хорошо, – заговорил мужчина, грея бескровные жилки и косточки спутницы.

– Мне не по себе, Вань, – глухо проговорила молодая женщина. – Я сейчас должна быть на кладбище…

Тут поезд дернулся, в окне, между гобеленовыми шторками, поплыли похожие на гигантские загипсованные ноги колонны вокзала. На остром лице пассажирки отразилась паника, взгляд заметался от окна к неплотно закрытым купейным дверям, где водянистое зеркало тоже показывало уплывающие прочь привокзальные копченые постройки, бетонные заборы с линялыми граффити, уступы жилых многоэтажек. Мужчина поспешно обнял спутницу и, чувствуя сопротивление, как если бы она внутри вся была прутяная, спрятал ее голову у себя на груди.