— Знаешь что, ты! — вдруг попробовал взъерепениться Львович. — Надо еще разобраться, чьи это склады, мне сдается, что ты с бумагами намухлевал и с тем товаром, который к нам из Китая пришел. И может оказаться, что не я тебе должен, а ты мне!!!

— Что-о? — груша Ромы Валидола превратилась в огурец — вытянулась и побледнела. — Бунт на корабле? Вот как ты заговорил!

И он вылил целый поток грязных ругательств на голову стиснувшего зубы Арсения Львовича. В этом потоке брани несдержанный Рома Валидол помянул и маму конкурента, с которой он якобы вступал в очень близкие отношения, и самого Арсения Львовича, которому в резкой форме предлагал заняться с ним несвойственными настоящему мужчине сексуальными действиями. Стоящий чуть в отдалении от стола Краб, который нанялся вообще-то защищать шефа от любых посягательств, в том числе и оскорбляющих моральное достоинство его нового работодателя, выглянул из-за плеча замершего Арсения Львовича и прервал Рому Валидола одной простой фразой:

— Эй ты, грузный мужчина, ты за словами-то следи, ты же не со своими друзьями-онанистами разговариваешь.

Вообще-то Краб оскорбительных слов старался не употреблять ни при каких обстоятельствах, но, во-первых, он играл роль мичмана хозчасти Карабузова, который все слова связывал матами и не мыслил себе иного языка, а во-вторых, он должен был как-то проявить себя, чтобы заставить кредиторов своего шефа доложить о его существовании еще выше по вертикали. А как это можно сделать иначе, если не зацепить обидным словом? Даже реклама должна раздражать, чтобы запомниться. Лицо Ромы Валидола после слов Краба превратилось в лежалый помидор — пошло пятнами и покраснело. Его никто никогда не называл грузным мужчиной. Да и друзья его — пропитый Ди Каприо и второй мрачный усатый дядя с челюстью, похожей на жернов деревенской мельницы, — подняли головы и с негодующим удивлением посмотрели на Краба.

— Что ты сказал, козел? — переспросил усатый. — Ты кто вообще такой?

Арсений Львович поспешил отступить назад. Видимо, грубая сила его пугала, поэтому он поспешил представить своим «партнерам» Краба.

— Это тот самый морпех, который Жору Костромского с корешами завалил.

Вероятно, этим он хотел остановить назревающую конфликтную ситуацию, объяснить, кто есть кто, и попытаться уладить все мирно, но сам же невольно только подбросил в нее дров — Рома Валидол и его спутники подумали, что он их хочет запугать, оттого рассвирепели еще больше. Но Краб заметил, что и желание кинуться в драку у них быстро исчезло, — слышали, небось, про то, как Краб руками и ногами машет, не захотелось получать по мордасам. И хотя за словечко «козел» в адрес Краба следовало бы сделать из «груши» повидло по тюремным законам, но Краб давно уже жил по другим законам и все-таки находился на службе у Львовича, поэтому что следовало делать, решал не он, а его начальник, который, похоже, сильно перетрусил.

— Мне плевать, кто он такой, — завопил пропитой Ди Каприо, — он меня онанистом назвал, и ты его сюда притащил, Львович, ты перед Гомункулом и ответишь за это! Ты, блин, не хочешь по-нормальному с долгами рассчитаться, думаешь, этот профан за тебя впишется? Я тебе говорю, после этой твоей выходки, я к Гомункулу выхожу, пусть он разбирается с тобой!

— Но, мужики, погорячились, и хватит, — снова попытался уладить ситуацию Львович, — давайте говорить спокойно, и Гомункул тут ни при чем. Он просто нас всех «крышует», его делов в этом разговоре нет. Мы сами разберемся!

— Ты че, ты кто такой? — наступал на Краба усатый. — Ты морпех сраный, у которого в поезде шмотки украли? Только тронь меня, и ты вообще домой не вернешься, говно! Да я тебя поимею и весь твой Северный флот, как захочу, понял? Ты знаешь, кто я вообще такой?

Очевидно, бросаться словами вошло у этих людей в привычку, а вот ответственности за это нести они не привыкли. Кроме того, вся эта троица была неплохо осведомлена о путях его появления в Москве. По крайней мере, о тех, которые он для себя выдумал как легенду. Легенда эта говорила о нем как о существе беззащитном — ни тебе связей где надо, ни денег даже, чтобы уехать обратно домой. Так что усатый решил: можно кидаться любыми словами, потому что вряд ли морпех рискнет врезать ему по усам. Не за себя обиделся Краб, а за весь Северный флот, который этот делец собирался поиметь.

Краб не стал бить его по усам, а короткой комбинацией ударов кулаками по корпусу остановил прущего на него как танк усатого, и тот с отшибленными внутренностями, согнувшись пополам, воткнулся головой в паркетный пол ресторана. Рома Валидол и Ди Каприо моментально заткнулись и повернули головы в сторону стонущего от боли на полу усатого.

— Ну кто еще хочет «комиссарского тела»? — спросил Краб. — Моего и всего Северного флота?

Никто не хотел — и Рома Валидол, и Ди Каприо отступили назад и прижались к стене. Охранник ресторана вмешиваться в происходящее не спешил, сделал вид, что ему сильно захотелось в туалет, и ушел. Официанты следили за происходящим из-за занавески двери, ведущей на кухню. Арсений Львович захлопал глазами, но терять достоинство после короткой, но убедительной победы было уже нельзя, поэтому он повернулся к Роме и сказал ему:

— Ты это, правда, и сам следи за своим языком и друзьям своим посоветуй. А то говоришь неизвестно что. При чем тут Северный флот?

Он повернулся на каблуках и быстро пошел к выходу из ресторана. Краб догнал его, они сели в машину и выехали на дорогу. Краб думал о том, что, возможно, он и неправильно сделал, врезав этому усатому, но ведь он в телохранителях никогда не ходил, а инструкции, как поступать в каком случае, ему Арсений Львович не выдал. Вот он и поступил так, как ему чутье подсказывало.

— Нет, ладно, все нормально, — успокаивал сам себя Львович, — а чего я хотел, я же того самого и хотел, чтобы этих уродов проучить. Они же меня раздавить хотят, выдавить с рынка. А потом между собой все поделить. А Гомункул — что Гомункул, ему главное, чтобы прибыль шла в его карман да разборок было бы поменьше. Ему что трое дела делают, что четверо — все равно, вот они и борзеют, поперли на меня, как каток, втроем. И что же теперь делать, а, Петро Петрович, если я кругом из-за их подставы не прав?

— А что, правда должен много? — поинтересовался Краб.

— Подстава это, чистой воды подстава, — ответил Львович, — Рома Валидол меня просто захотел выдавить из этого бизнеса и сделал мне хитрую подставу, а я на нее купился. Вот правду говорят, не делай делов с друзьями, «бабки» — они всегда людей ссорят. Ему стало казаться, что я лучше его живу, он скооперировался с этими двумя болванами и сделал хитрое кидалово, в результате которого я им половину своего бизнеса должен. А потом, когда я совсем ослабею, им меня раздавить будет — раз плюнуть.

— А этот Гомункул, который вас всех «крышует», он что, разбираться не будет? — поинтересовался Краб. — Это же его бандитская обязанность — разбираться, кто прав, кто не прав.

— Подумай сам, я один, а их трое, — ответил Львович, — зачем ему ссориться с тремя, даже если они не правы? Легче меня раздавить. Да и по бумагам они так хитро все провели, что я кругом теперь должен. Я просто хотел с ними сегодня все обсудить, а вышла драка. Что я вообще наделал? Теперь ведь точно Гомункул своих головорезов пришлет, чтобы они с тобой разобрались. Ты же авторитетного человека ударил. Слушай, давай я тебе денег дам и ты уедешь? Нет, вообще-то пока тебе уезжать нельзя. Но ты не бойся, я попробую тебя выгородить перед бойцами Гомункула. Меня их бригадир Веня очень уважает.